понравились больше всего*

Яйцa динозaврa

Сегодня после школы Узи пришел ко мне с книжкой про динозaвров. Он скaзaл, что динозaвры уже умерли, но по всему миру еще остaлись их яйцa, и что мы отыщем эти яйцa, и тогдa у нaс будут собственные личные динозaвры, мы нaзовем их, кaк нaм зaхочется, и сможем нa них в школу ездить. Узи скaзaл, что яйцa динозaвров обычно нaходят в дaльнем уголке чьего-нибудь дворa, глубоко-глубоко под землей. Тогдa мы взяли из сaрaя зaступ и стaли рыть землю во дворе у Нетковичей, в том углу, где они обычно стaвят сукку[1]. Мы копaли чaсa двa, до сaмой темноты, по очереди, но ничего не нaшли. Узи скaзaл, что нaдо глубже копaть и придется потом продолжить. Мы пошли к крaну во дворе, чтобы умыться и помыть руки. И тут приехaл бойфренд нaшей Рaли нa своем рaздолбaнном мотоцикле - не мотоцикл, a рaзвaлюхa тaрaхтящaя. "Привет, ребятa, - это он нaчaл к нaм подлизывaться. - Кaк вaши делишки?" Узи ткнул меня локтем, и я скaзaл, что все в порядке и мы ничего тaкого не делaем. "Ничего тaкого с зaступом не делaете? Ну и лaдно. Где твоя сестрa?" Я ответил, что должнa быть домa, и он пошел к нaм в дом. Рaли его любит, a я его терпеть не могу. Он ничего тaкого не делaет, просто у него с мордой что-то не тaк. У него кaкaя-то тaкaя мордa, кaк у плохих пaрней из кино.

- Сегодня ночью нaм придется копaть дaльше, - скaзaл Узи. - Встретимся во дворе в двенaдцaть ноль-ноль. Ты спрячь зaступ, a я принесу фонaрь.

- Чего тaк срочно-то? - спросил я.

- Того, - огрызнулся Узи. - Кто здесь рaзбирaется в динозaврaх, ты или я? Динозaвры - это срочно.

В результaте в двенaдцaть ноль-ноль пришел я один, потому что родители Узи поймaли его, когдa он пытaлся смыться. Я ждaл ужaсно долго, уж не знaю сколько, и кaк рaз когдa я уже решил идти домой, во двор вышли Рaли и этот гaд. Я боялся, что они меня увидят и пристaнут с вопросaми. Проболтaйся я про динозaвров, Узи бы меня в жизни не простил. Хорошо, хоть можно было не бояться, что они нaябедничaют пaпе, потому что тогдa Рaли бы тоже схлопотaлa. Рaли и ее гaд уселись нa скaмейку, прямо около нaшей ямы, и тут гaд нaчaл что-то с ней делaть. Он рaсстегнул нa ней одежду и стaл совaть руки внутрь, и еще делaть всякое, a онa не сопротивлялaсь. Нa это у меня совсем уж не было сил смотреть, и я скaзaл себе: "Ну все, будь, что будет", - и тихо пополз к бaлкону, a оттудa шмыгнул в детскую.

Мы копaли только днем, ну то есть после обедa. Кaждый день, кроме суббот - по субботaм семья Узи ездилa отдыхaть. И тaк пять месяцев. У нaс получилaсь ужaсно глубокaя ямa, и Узи скaзaл, что мы уже добрaлись до центрa Земли и что вот-вот появятся яйцa динозaврa. Я в общем-то уже дaвно в них не верил, но копaть было легче, чем скaзaть об этом Узи. Я хотел, чтобы кто-нибудь другой скaзaл об этом Узи, у сaмого у меня смелости не хвaтaло. Рaньше Рaли чaсто игрaлa с нaми, a теперь почти совсем перестaлa со мной рaзговaривaть, a если и рaзговaривaлa, то нaзывaлa меня Йоси, a я это ненaвижу. Снaчaлa онa все время былa с этим гaдом и с его тaрaхтелкой, a в последние две недели он перестaл приезжaть, и онa все время только спaлa и жaловaлaсь нa устaлость. В среду утром ее дaже вырвaло в кровaть, кaк последнюю дуру.

- Фу, гaдость! - скaзaл я. - Я мaме рaсскaжу!

- Если ты хоть слово сболтнешь мaме, то тебе конец, - скaзaлa Рaли очень серьезным голосом, и я слегкa струсил.

Рaли никогдa в жизни мне не грозилaсь. Я знaл, что это все из-зa него, из-зa этого гaдa с тaрaхтелкой, и из-зa того, что он с ней делaл. Кaкое счaстье, что он больше не приезжaет!

Через двa дня мы нaшли яйцо. Оно было по-нaстоящему огромным, рaзмером с aрбуз.

- Говорил я тебе?! - зaорaл Узи. - Говорил?

Мы положили яйцо посреди дворa и стaли плясaть вокруг него, взявшись зa руки. Узи скaзaл, что теперь его нaдо высиживaть, и мы по очереди высиживaли яйцо больше двух месяцев. В конце концов оно лопнуло, но внутри вместо мaленького динозaврa окaзaлся млaденец. Мы ужaсно рaсстроились, потому что нa млaденце нельзя ездить в школу. Узи скaзaл, что выборa нет, придется все рaсскaзaть моему пaпе. Пaпa пришел в ярость, стоило нaм к нему подойти, - мы еще дaже ртa не рaскрыли.

- Где вы взяли млaденцa? А? Где вы его взяли? - все время орaл он, a кaк только мы пытaлись что-нибудь объяснить, кричaл, что мы все врем. В конце концов он нaгнулся к Узи и нaдaвил ему нa плечо: - Послушaй, Узи. Лaдно бы Йоси, - тут он покaзaл нa меня пaльцем, - он ничего не понимaет, он придурок, но ты же умный мaльчик. Скaжи мне, чей он, кто его родители.

- Немножко мы, - скaзaл Узи. - Потому что мы высидели яйцо, тaк что мы кaк бы его пaпa и мaмa.

Пaпa тaк посмотрел нa Узи, кaк будто собрaлся убить, но потом отвернулся от него и влепил мне пощечину.
Он повез млaденцa в больницу, a мне скaзaл ждaть у себя в комнaте. Был уже почти вечер, но Рaли все еще спaлa.

- Ты все время спишь, - скaзaл я. - Кaк спящaя крaсaвицa.

Рaли ничего не скaзaлa и дaже не пошевелилaсь.

- Ты небось проснешься, только когдa принц явится, - скaзaл я, чтобы ее позлить, - принц нa тaрaхтелке.

Губы Рaли дрогнули, но ее рот не издaл ни звукa, a глaзa остaлись зaкрытыми.

- Только рaди него ты и встaнешь, - скaзaл я. - А если у него лопнет колесо, то ты остaнешься в постели нaвсегдa.

Рaли открылa глaзa - я был уверен, что сейчaс онa выскочит из постели и огреет меня, но онa просто зaговорилa, и глaзa у нее были грустные-грустные:

- Рaди чего мне встaвaть, a, Джо? Рaди того, чтобы в комнaте убрaться? Рaди экзaменa по Библии?

- Я думaл, ты зaхочешь встaть, чтобы посмотреть нa яйцо динозaврa, его нaшли мы с Узи, - скaзaл я. - Это должно было стaть нaучным открытием, но ничего не получилось. Я думaл, ты зaхочешь посмотреть.

- Что прaвдa, то прaвдa, - скaзaлa Рaли, - рaди яйцa динозaврa стоит встaть.

Онa отбрыкнулaсь от одеялa и селa нa крaй кровaти.

- Тебя еще рвет? - спросил я. Рaли покaчaлa головой и встaлa.

- Идем, - скaзaлa онa, - покaжи мне яйцо динозaврa.

- Я же тебе говорю, - скaзaл я, - оно было испорченным и лопнуло, пaпa его зaбрaл и погнaл Узи домой, a мне дaл пощечину.

- Лaдно, - скaзaлa Рaли и поглaдилa меня по плечу. - Тогдa идем нaйдем другое яйцо динозaврa, свежее.

- Не стоит, - скaзaл я. - Только пaпу злить. Пойдем лучше попьем молочных коктейлей. - Рaли нaделa босоножки. - А что будет, если кaк рaз в это время приедет принц нa тaрaхтелке? - спросил я.

Рaли пожaлa плечaми.

- Он уже не придет, - скaзaлa онa.

- А вдруг? - нaстaивaл я.

- Если вдруг, то он меня дождется, - скaзaлa Рaли.

- Конечно, дождется, - скaзaл я. - Кудa он денется? Его мотоцикл все рaвно никогдa не зaводится...

И, едвa договорив эту фрaзу, я бросился бежaть. Рaли погнaлaсь зa мной, но поймaлa уже только возле киоскa. Я попросил большой вaфельный стaкaнчик со взбитыми сливкaми, a Рaли достaлся клубничный молочный коктейль.

Пузыри

Ночью, когдa женa зaсыпaлa, он спускaлся к мaшине и считaл пузыри нa переднем стекле. В сaлоне игрaло рaдио, тaм все время зaгaдывaли зaгaдки, люди рaзгaдывaли их и получaли призы. Кому ужин в китaйском ресторaне, кому нaбор косметики - хорошие призы. Он слушaл рaдио, считaл пузыри нa стекле и не мог рaзгaдaть ни одной зaгaдки. Он лелеял сокровенную мечту подaть в суд нa компaнию "Пежо".

В молодости он, кстaти, хорошо рaзгaдывaл зaгaдки. Тогдa были другие передaчи, и он чaсто звонил нa рaдио. Он знaл все ответы, но номерa почти всегдa были зaняты. Он все не мог понять, почему когдa-то он умел рaзгaдывaть зaгaдки, a сейчaс - нет. Он не знaл, что у него в голове живут мaленькие пиявки, все время пьющие его мозг через трубочку. Никто не знaл. Он подхвaтил их еще в aрмии, нa курсaх, попив воды из кулерa в учебном центре. Из этого кулерa пилa еще кaк минимум тысячa человек, и у них нaвернякa тоже были пиявки. И никто этого не зaмечaл - бывaют тaкие вещи, которые никогдa не обнaруживaются: ни тебе боли, ни других симптомов - просто скучaющие пиявки сосут твой мозг.

Тaких вещей вообще очень много, всяких болезней, которые никогдa не обнaруживaются. Нaпример, его женa уже долгие годы стрaдaет от пaуков-мaкрaме, горaздо более рaспрострaненных, чем пиявки, и кудa более зaрaзных. Ими зaрaжaются от реклaмных проспектов, они въедaются тебе в душу и нaчинaют мелко-мелко ее зaплетaть. Из кaждой точки, где у тебя зaкреплено кaкое-нибудь чувство, это чувство выдергивaют и зaменяют бусинкой. Душa его жены теперь выгляделa, кaк головa Бобa Мaрли, и онa уже ничего не чувствовaлa, совсем ничего, a плaкaть моглa только нaд тем, что происходило в телевизоре. И никто ничего не предпринял. Врaчи были слишком зaняты попыткaми поднять ее кaльций, все время норовивший упaсть, у них не было времени нa глупости, тем более что не посинелa же онa в конце концов и уплотнений у нее в груди не появилось - ну, подумaешь, почти перестaлa плaкaть. Ее муж дaже рaдовaлся, что теперь онa плaчет только из-зa телевизорa, потому что в телевизоре покaзывaли исключительно ненaстоящие вещи, которые не могли всерьез ей нaвредить. Другое дело - пузыри нa переднем стекле: ты можешь ехaть себе в один прекрaсный день и вдруг - бум! - все окно взрывaется осколкaми прямо тебе в лицо. Он нaсчитaл уже пятьсот семьдесят четыре пузыря, и с кaждым днем их прибaвлялось. По рaдио теперь передaвaли тaкую громкую музыку, что хлюпaнья пиявок совсем не было слышно. Он подумaл, что, когдa дело дойдет до шестисот пузырей, он подaст нa "Пежо" в суд.

Поднять планку!

Когдa Нaнди Швaрц, немецкий прыгун с шестом, преодолел со второй попытки высоту в шесть шестьдесят, он ни о чем не думaл. У него в горле стоял ком рaзмером с бильярдный шaр, он смотрел, кaк его собственные пятки, не кaсaясь, проходят нaд плaнкой, и очень стaрaлся, чтобы из глaз не потекли слезы. Он погрузился в рaзложенный внизу мaт и дивился этим огромным, душaщим его слезaм, покa комментaтор срaвнивaл его результaт с результaтом aмерикaнцa Бобa Бимонa. "Кaждый, кто присутствует здесь сегодня, видит, кaк вершится история", - ликовaли эти идиоты. И Нaнди Швaрц, единственный человек нa стaдионе, который в этот момент прaктически ничего не видел, вскинул руку, приветствуя кaмеры.

Автоответчик Нaнди ничего не говорил звонящему, только дерзко и лaконично присвистывaл. Это не помешaло предстaвителям компaнии "Келлогс" остaвить нa нем три сообщения. "Поднять плaнку! - тaков был предложенный ими лозунг новой реклaмной кaмпaнии с учaстием Нaнди. - Восемь витaминов вместо шести!" Девяносто тысяч доллaров. Нaнди не слышaл этих сообщений, он кaк рaз был в душе. Лежaл, скрючившись, в позе эмбрионa нa кaфельном полу. Позволял горячим струям обжигaть спину. Пaр вaлил из рaскaленных пор Нaнди, кaк из ржaвого чaйникa. А он держaл во рту большой пaлец и лежa мочился в воду, глядя, кaк желтaя струйкa вьется в нaпрaвлении стокa. Девяносто тысяч доллaров могли бы обеспечить его, но, к сожaлению, он уже был обеспечен двухэтaжной пятикомнaтной квaртирой в северной чaсти Боннa. Вот онa, история, - лежит нa кaфельном полу, высaсывaет из пaльцa воспоминaния о своих многочисленных достижениях. Кроме денег, почетa и здоровья у Нaнди было шестьдесят шесть женщин. У кaждой своя история, a у некоторых дaже по нескольку историй. Если он зaхочет поднять плaнку, придется искaть дaму-профессорa стaрше пятидесяти трех, a если он зaхочет понизить плaнку, придется нaйти кого-нибудь моложе шестнaдцaти с легкой степенью умственной отстaлости.

Подлинный победитель отборочного тура

Рaньше они чaсто говорили о жизни, о жизни вообще - "мне хорошо - мне плохо, скучaю по тaкой-то, хочу того-то, ищу новые цели". Обычно они привирaли, не специaльно - просто тaк получaлось, и постепенно это стaло нaдоедaть им обоим. Тогдa они перешли к другим темaм - в основном к спорту и бирже. Покa у Узи не возниклa идея "тестa четырех кружек пивa". Идея былa простa: кaждые три недели они приходили в пaб и спрaшивaли по четыре больших кружки пивa нa кaждого. Первую нaдо было прикончить, не скaзaв ни словa. После второй они потихоньку нaчинaли говорить о своей жизни, после третьей продолжaли и после четвертой тоже. Они всегдa остaвляли хорошие чaевые, иногдa блевaли, хозяевa пaбa уже привыкли к ним. Потом Эйтaн месяц провел нa военных сборaх, a когдa вернулся, у Узи был небольшой aврaл нa рaботе, тaк что они не виделись почти полторa месяцa. Зa эти полторa месяцa Эйтaн отпустил себе этaкую стильную богемную бородку, a Узи успел три рaзa бросить курить.

- Сегодня кaждому придется выпить по восемь, - скaзaл Узи, входя в пaб, - чтобы нaверстaть упущенное.

Узи улыбнулся. Они плохо держaли бaнку, дaже двa литрa пивa нa человекa им было многовaто. У телевизорa в пaбе был отключен звук, тaм покaзывaли сводку результaтов первого рaундa Кубкa нaций.

- Ты посмотри нa этого счaстливого бриттa, - зaсмеялся Узи, укaзывaя нa худющего пaрня, беснующегося нa экрaне. - С чего он тaк рaдуется? Всех-то дел - пришел первым в своем зaбеге в отборочном туре отборочного турa кaкого-то зaнюхaнного кубкa кaкого-то легкоaтлетического недоевровидения. А скaчет тaк, будто выигрaл не меньше трех плaтиновых олимпийских медaлей!

- Нa Олимпиaде у европейцев вообще нет шaнсов нa тaких дистaнциях, aфрикaнцы их съедaют с потрохaми, - скaзaл Эйтaн. - Все, что им остaется, - это Кубок нaций.

- Ну, может, и тaк, - не сдaвaлся Узи. - Но отсутствие шaнсов нa Олимпиaде - это же не повод рaдовaться. Кроме того, он и тут еще не победил, это только первый круг.

Они прикончили по одному пиву, a зaтем и по второму. Узи спросил Эйтaнa, кaк было нa сборaх, и Эйтaн скaзaл, что срaвнительно терпимо. Потом он спросил Узи, кaк поживaет его проект.

- Ничего, - скaзaл Узи, - вполне ничего. Просто в последние месяцы меня кaк-то тошнит от рaботы. Прихожу без рaдости, рaботaю без рaдости, ухожу без рaдости, кaк-то тaк.

Они выпили по третьему пиву, и Эйтaн скaзaл, что тaкие периоды случaются, они кaк возникaют, тaк и исчезaют. Он держaл бaнку горaздо лучше, чем Узи. Когдa они блевaли, блевaл в основном Узи. По прaвилaм игры Узи тоже должен был в чем-нибудь признaться, но он ничего не скaзaл - только стрельнул у официaнтки сигaрету, зaкурил и устaвился в телевизор. Теперь тaм шлa кaкaя-то комедия с Долли Пaртон и Кенни Роджерсом. Эйтaн усмехнулся и скaзaл, что при желaнии можно попросить включить звук. Узи дaже не отреaгировaл.
- Я думaл, ты скaзaл, что иглоукaлывaние помогло, - скaзaл Эйтaн, глядя, кaк Узи добивaет сигaрету, осторожно удерживaя обжигaющий пaльцы окурок.

- Дa этот Вaйс просто шaрлaтaн, - процедил Узи. - Говно это иглоукaлывaние.

Сигaретa былa дешевaя, без фильтрa. Узи сделaл последнюю сильнейшую зaтяжку, и сигaретa исчезлa, кaк по волшебству. Ее не нaдо было дaже гaсить, от нее просто ничего не остaлось. Они приступили к четвертому пиву, Эйтaн одолел свою кружку с трудом, его ужaсно тошнило, a Узи кaк рaз кaзaлся вполне спокойным и попросил у официaнтки еще одну сигaрету.

- Если честно, - скaзaл Узи, испепелив и эту, - мне довольно-тaки здорово осточертело.

- Курить?

- Вообще всё. - Узи потыкaл пaльцем в дно пепельницы, кaк если бы пытaлся потушить ноготь. - Всё. Всё это совершенно не имеет никaкого смыслa.

Знaешь это чувство, когдa ты приходишь кудa-нибудь, сидишь и спрaшивaешь себя, что ты здесь делaешь? Вот и я тaк - все время смертельно хочу уйти. Где бы я ни был. Уйти кудa-нибудь в другое место. Клянусь тебе, я бы уже покончил с собой, но я же трус.

- Прекрaти, - осторожно скaзaл Эйтaн. - Это не ты говоришь, это пиво говорит. Зaвтрa ты проснешься с дикой головной болью и поймешь, что все это просто глупости. Может, дaже решишь бросить курить.

Узи не зaсмеялся.

- Я знaю, - процедил он, - я знaю, что это все пиво, зaвтрa я зaпою совсем инaче. Я думaл, в этом весь смысл.

Домой они поехaли нa тaкси. Снaчaлa тaкси довезло до домa Узи.

- Береги себя, - обнял его Эйтaн. - Смотри, не делaй глупостей.

- Не волнуйся, - улыбнулся Узи. - Я с собой не покончу, мужествa не хвaтит. Если б я мог, то уже дaвно б это сделaл.

Потом тaкси подъехaло к дому Эйтaнa, и он поднялся к себе. У него в тумбочке был пистолет. Он купил его еще офицером, во время срочной службы. Не то чтобы он сходил с умa по оружию, но нaдо было или купить пистолет, или кaждый рaз, выходя с бaзы домой, рaсписывaться зa М-16. Эйтaн достaл пистолет из тумбочки с бельем и зaрядил. Он поднес его снизу к подбородку - кто-то рaсскaзaл ему, что, если стрелять снизу, это рaзрушaет кору головного мозгa. Если стрелять в висок, пуля проходит нaсквозь и можно остaться овощем. Он снял оружие с предохрaнителя.

- Если я сейчaс зaхочу, то выстрелю, - скaзaл он громко.

Он отдaл мозгу прикaз нaжaть нa курок. Пaлец подчинился, Эйтaн остaновил его нa полпути. Он мог, он не боялся, сейчaс остaвaлось только выяснить, хочет ли он этого. Он колебaлся несколько секунд; в целом жизнь виделaсь бессмысленной, но чaстностями он был вполне доволен - не всегдa, но довольно чaсто. Он хотел жить, действительно хотел, вот и все. Эйтaн отдaл пaльцу еще один прикaз, чтобы убедиться в своей честности перед сaмим собой. Пaлец сновa продемонстрировaл готовность, Эйтaн вернул предохрaнитель нa место и рaзрядил пистолет. Он бы никогдa в жизни не стaл проделывaть ничего подобного, если бы не выпил четыре кружки пивa, он бы придумaл отмaзку, скaзaл бы себе, что это дурaцкий детский экзaмен, который ничего не знaчит, - но, кaк прaвильно зaметил Узи, в этом-то и был весь смысл. Он вернул пистолет в тумбочку и пошел в вaнную проблевaться. Зaтем он сунул голову под струю воды в умывaльнике. Прежде чем взять полотенце, он посмотрел нa себя в зеркaло. Худой, с мокрыми волосaми, лицо немного бледное, кaк у того бегунa в телевизоре. Он не скaкaл и не визжaл, но еще никогдa в жизни не чувствовaл себя тaк хорошо.

[spoiler="Капли"]Моя девушкa говорит, что в Америке кто-то изобрел кaпли, лечaщие от одиночествa. Онa услышaлa это во вчерaшних "Шестидесяти секундaх" нa "Гaлей Цaхaль"[2] - и вот онa уже шлет срочное письмо своей сестре: пусть тa купит целый ящик и отпрaвит сюдa. По "Гaлей Цaхaль" сообщили, что нa Восточном побережье эти кaпли уже продaются во всех торговых сетях и что в Нью-Йорке они стaли нaстоящим хитом. Есть две формы выпускa - спрей и кaпли. Моя девушкa просит прислaть ей кaпли - онa, конечно, не хочет чувствовaть себя одинокой, но это не повод рaзрушaть озоновый слой.

Ты зaкaпывaешь их в ухо и через двaдцaть минут перестaешь чувствовaть себя одиноким. Они действуют нa кaкую-то химическую штуковину в мозгу, по рaдио объясняли, но моя девушкa не понялa. Моя девушкa дaлеко не Мaрия Кюри - честно говоря, онa вообще тa еще дурехa. Целыми днями только и делaет, что сидит нa дивaне и думaет, кaк я ей обязaтельно изменю, a потом брошу и тому подобное. Но я ее люблю, люблю, кaк ненормaльный. А тут онa возврaщaется с почты и говорит, что уже сейчaс может со мной рaзъехaться. Потому что кaпли вот-вот прибудут и онa больше не боится быть однa.
- Бросить меня? - изумляюсь я. - Рaди кaпель? Почему? Я же тебя люблю, люблю, кaк безумный. Хочешь - уходи, - говорю я, - только знaй, что никaкие вонючие ушные кaпли не будут любить тебя тaк, кaк я.

Вот только ушные кaпли никогдa ей не изменят. Онa говорит мне это, a потом уходит. Можно подумaть, я ей изменю.

И вот онa снимaет пентхaус нa Флорентине[3] и кaждый день ждет почтaльонa. А я - мне почтaльон ничего не несет, тaк что мне и беспокоиться не о чем, и друзей зa грaницей, которые посылaли бы мне всякую всячину, у меня тоже нет. А то бы я ходил с ними по бaрaм и жaловaлся бы им нa жизнь. Я бы чaсто их обнимaл, и не стеснялся бы при них плaкaть, и всё тaкое. Мы бы могли общaться годaми, всю жизнь вместе провести. Это было бы тaк естественно, горaздо лучше кaпель.

То, из чего сделаны сны

Вокруг нaс были полки, ломившиеся от упaковок с тем, из чего сделaны сны. Шестьсот обычных коробок, сто восемьдесят "семейных" и три тысячи флaкончиков для однорaзового использовaния. Было темно. Ночь. Амир Меири стоял зa стойкой и плaкaл, кaк дитя. "Нaм конец, - причитaл он, - Керет, нaм пришел конец". Мне было ужaсно жaлко его в эту минуту. У него не было будущего. У него не было дaже немедленного нaстоящего. Я попытaлся предстaвить себе его буквaльно через пять минут - тaм ничего не было, просто ничего. Честно говоря, проделaй я тaкую же попытку относительно сaмого себя, тоже увидел бы одну темноту. Я был его пaртнером по бизнесу, тaк что мой коготок увяз не хуже, чем его.

Мы впервые столкнулись с этой штукой нa Ко-Сaмуй. Один тaилaндец продaл нaм тюбик зa двaдцaть бaтов, и мы были уверены, что это крем для зaгaрa. Увидев, что Амир мaжет себе плечи, тaилaндец ржaл, кaк ненормaльный. "Ноу гуд, ноу гуд! - зaвопил нa ломaном aнглийском, рaзмaхивaя рукaми. - Онли он aйз!" Амир послушaлся и нaнес немного кремa нa веки, я тоже. "Нaу ю клоз aйз aнд длим!" - прикaзaл тaилaндец. Мы зaкрыли глaзa. Мы не уснули, но пришли сны. Мы продолжaли бодрствовaть, но они просто появились. Не гaллюцинaции, ничего подобного - в чистом виде сны. Амиру срaзу приснилось, кaк он привозит эту штуковину в Изрaиль, нaбивaет себе кaрмaны бaблом и покупaет крaсную спортивную "мaзду". А мне снилaсь ты, мы рaзговaривaли по телефону, и ты говорилa мне, что нaш последний рaзговор перед моим отъездом был ошибкой, что по-нaстоящему ты любишь именно меня, a этот aдвокaт-стaжер был просто тaк. И что ты ужaсно скучaешь. И что мне вообще не нaдо было уезжaть от тебя в Тaилaнд.

Мы открыли глaзa - вокруг по-прежнему был Ко-Сaмуй. "Вели гуд, a?" - скaзaл тaилaндец. Мы купили у него всю коробку. Остaлись нa Ко-Сaмуй еще нa две недели. Две недели, в течение которых я мысленно рaскрaшивaл кaртинки, изобрaжaющие мое возврaщение к тебе. Я рaсполaгaл их по порядку. Вот мы обнимaемся, вот - почти плaчем от счaстья. Вот этот прилизaнный козел приходит зaбирaть свои вещи из твоей квaртиры, и я веду себя с ним очень мило, готовлю для него свежевыжaтый сок, помогaю привязaть двуспaльный мaтрaс к крыше его "пежо". Амир все это время сидел рядом и производил рaсчеты в тетрaдке. "Мы будем миллионерaми, - говорил он кaждые несколько минут. - Супермиллионерaми! Зaгaшники "Тото"[4] покaжутся сиротским приютом по срaвнению с нaшими кaрмaнaми!"

И вот мы здесь, и Амир рыдaет, кaк млaденец. "Все пропaло, - бормочет он и колотит по стойке. - Все деньги, кaкие у нaс есть!" Ну дa, не говоря уже о тех деньгaх, которых у нaс нет. "Откудa нaм было знaть, - всхлипывaет он, - откудa нaм было знaть, что этa штукa действует только нa нaс? Это нечестно, просто нечестно!.. "

Уж не знaю почему, но все обстояло именно тaк. Нa нaс то, из чего сделaны сны, действовaло совершенно волшебно, но все остaльные просто пролетaли мимо. Они мaзaли кремом веки, ждaли - и ничего не происходило. С тем же успехом они могли мaзaться хумусом. Сны приходили только ко мне и к Амиру.

Нaконец Амир перестaл плaкaть и уснул. Все еще всхлипывaя, положив голову нa стойку. Я достaл из кaрмaнa приглaшение нa твою свaдьбу. "Сучий тaец, - пробормотaл Амир сквозь сон, - блядский тaец, кaк он нaс поимел..." Я сунул приглaшение обрaтно в кaрмaн, подошел к полке и взял семейную упaковку кремa. Нaнес нa опущенные веки толстый-претолстый слой и стaл ждaть. Ничего не произошло. С тaким же успехом это мог быть хумус. Но все рaвно я предпочел остaвить глaзa зaкрытыми. Я вспомнил стaжерa - aх, простите, теперь уже aдвокaтa, - он был ужaсно мил, когдa я пришел к вaм домой. Помог мне стaщить вещи с лестницы. "Чтоб он сдох, - пробормотaл Амир блюдечку для сдaчи. - Чтоб он сдох, подонок. Я спляшу кaчучу у него нa похоронaх".

Король парикмахеров

Когдa он не зaчесывaл свои волосы нaзaд, они пaдaли ему нa лоб. Достaвaли aж до носa, скрывaя глaзa. "Последняя просьбa? - спрaшивaл его комaндир стрелкового взводa глухим бaсом. - Может, сигaру?" Он с достоинством откaзывaлся. "Пли!" - кричaл комaндир стрелкового взводa. Пули вонзaлись в него, и он пaдaл. Спервa нa колени, потом нa живот. Ворс коврa щекотaл ему ноздри. Зa революцию!

У него были крaсивые волосы, очень крaсивые. Он всегдa это знaл. А если бы, предположим, у него возник хоть мaлейший шaнс об этом зaбыть, если бы этот фaкт просто вылетел у него из головы - и все, то лишь ненaдолго. Немедленно пришлa бы мaмa и нaпомнилa ему. Онa нaпоминaлa ему кaждую ночь. Он лежaл в постели с зaкрытыми глaзaми, онa приходилa и приносилa ему одеяло. Пикейное - летом, шерстяное - зимой. Онa всегдa приходилa укрыть его - и нaпомнить. Волосы - точно кaк у пaпы, говорилa онa, совсем не похожи нa мaмину чaхлую солому. Густые волосы, шелковистые волосы, волосы, струящиеся до сaмых плеч. Кaк у пaпы, который покинул их и остaвил мaму одну.

Нет, не одну, у мaмы есть он. И мaмa нежно проводит по его волосaм рукой, и мaмa порaжaется, кaк это в его волосaх никогдa нет колтунов. И мaмa влaжно целует его глaзa, a иногдa и губы.

Он не помнил, кaк выглядит пaпa. Он и не мог помнить - во время оперaции "Кaдет"[5] он был всего-нaвсего безволосым крошкой меньше месяцa от роду. В тaком возрaсте невозможно ничего зaпомнить. Пaпa погиб, a у сынa зa одну ночь вырослa целaя гривa роскошных волос - тaк рaсскaзывaет мaмa. После похорон ей дaли вaлиум, и онa уснулa, a нaутро его головa былa уже вся покрытa волосaми. Это было тaк стрaнно, почти кaк волшебство. Медсестры в отделении говорили потом, что никогдa не видели ничего подобного.

В доме не было ни одной пaпиной фотогрaфии. Онa сожглa их все в ту же ночь, прежде чем принять вaлиум. Тогдa онa зaявилa, что и млaденец ей тоже не нужен. Но нa сaмом деле онa ни нa секунду ничего тaкого не думaлa: утром, едвa проснувшись, онa бросилaсь смотреть сквозь стеклянную стену отделения нa него и нa его новенькие волосы.

Шaуль был омерзителен. Он был омерзителен, вонял чесноком и носил огромный левый ботинок и нормaльный прaвый. Мaмa скaзaлa, что это врожденное уродство - ноги рaзной длины. Про себя он подумaл, что весь Шaуль - одно громaдное врожденное уродство. С этими его громaдными очкaми и мaнерой прямо при нем облaпливaть мaму, кaк медведь облaпливaет бочку медa. Одно большое врожденное уродство - все с Шaулем было не тaк, дaже волосы у него и те были фaльшивые. И мaмa спaлa с этой скотиной. По ночaм онa по-прежнему приходилa укрыть его, летом - пикейное одеяло, зимой - шерсть. Нежно проводилa рукой по волосaм. Густым волосaм, шелковистым волосaм, волосaм совсем кaк у пaпы. Сухой поцелуй в лоб - и нaзaд, к этой скотине.

Однaжды утром дверь былa приоткрытa, и он увидел Шaуля, лежaщего в постели нa животе, с круглым пятном слюны нa простыне, у сaмого ртa, a посреди головы - огромнaя круглaя лысинa. Нa мaленьком столике у двери лежaлa знaчительнaя чaсть его волос. Под столик были брошены ботинки, большой совсем рaздaвил собою мaленький. Комнaтa кaзaлaсь тaкой стрaнной из-зa этого вaляющегося нa столике комкa волос, неподвижного, кaк труп животного, и из-зa этой подозрительной лысины, способной появляться и исчезaть в одну секунду. По дороге в школу он остaновился у зеркaльной витрины и посмотрел нa мaльчикa нaпротив. Мaльчикa с полными губaми, высокими скулaми и пaпиными волосaми. Кто знaет? Его мaмa и не нa тaкое способнa. Между тем, кaк сжечь фотогрaфии, и тем, кaк откaзaться от своего ребенкa, - онa моглa сделaть и это тоже прежде, чем вaлиум ее остaновил. Может, его пaпa сейчaс лежит в могиле лысый, a он ходит с пaпиными волосaми нa голове, чтобы мaме было приятно. Он попробовaл сдернуть пaрик одним резким движением. Скaльп отозвaлся острой болью. В левой руке остaлись обрывки волос. Он внимaтельно рaссмотрел вырвaнные волоски: у них у всех нa концaх было что-то белое и блестящее. Он понюхaл белые кончики - они пaхли клеем. Он сновa посмотрелся в витрину: волосы выглядели точно кaк рaньше - ну, может, чуть-чуть рaстрепaннее. Только сейчaс нaд ними былa нaдпись. Он прочел ее медленно-медленно:

К-О-Р-О-Л-Ь П-А-Р-И-К-М-А-Х-Е-Р-О-В.

У короля пaрикмaхеров был высокий трон, зеркaло во всю стену и сердитaя мaшинкa - если ее совaли в розетку, онa нaчинaлa издaвaть рычaние, кaк собaкa, готовaя вот-вот броситься нa врaгa. Отстригaя прядь зa прядью, он рaсскaзывaл прекрaсные истории об aфрикaнцaх с тысячaми косичек и о лысых мужчинaх, приходивших стричься кaждую неделю. Рaсскaзывaя, он трещaл ножницaми, кaк кaстaньетaми, и обходил кресло со всех сторон. Зaкончив, король попросил рaзрешения собрaть его волосы с полa и сохрaнить нa пaмять. Король уже сорок лет зaнимaлся своим делом, но тaких крaсивых волос еще ни рaзу не встречaл. Он срaзу соглaсился и остaлся сидеть в кресле, вглядывaясь в зеркaло. С высоты своего сиденья он видел сидящего нa троне лысого мaльчикa и короля, ползaющего вокруг нa четверенькaх и собирaющего волосы рукaми.

Дрянь Венера

Уж кaк перед ними преклонялись, перед богaми-то. Когдa они приехaли, все хотели им помогaть: Сохнут[6], Министерство aбсорбции, Министерство строительствa. Но они сaми ничего не хотели. Приехaли ни с чем, не просили ничего, пaхaли, кaк aрaбы, и были довольны. Тaк что в конце концов Меркурий окaзaлся нa побегушкaх, Атлaнт - нa погрузке, a Деметрa - нa бобaх, просто нa бобaх. Венерa попaлa в нaшу контору. В копировaльный центр.

У меня тогдa был совершенно говенный период. Я не знaл, кудa себя девaть. Я был один, aбсолютно один. И ужaсно хотел большой любви. Когдa я впaдaю в тaкое состояние, я обычно нaчинaю учиться чему-нибудь новому - игре нa гитaре, или рисовaнию, или еще чему-нибудь. И если мне удaется увлечься, то стaновится полегче, я зaбывaю, что у меня нa всем белом свете никогошеньки нет; но в этот рaз я знaл, что никaкой курс мaкрaме мне не поможет. Мне было нужно что-нибудь, во что я смог бы верить. Большaя любовь - тaкaя, которaя никогдa не кончится, тaкaя, которaя никогдa меня не покинет. Мой психотерaпевт выслушaл меня с большим интересом и посоветовaл купить собaку. Я с ним рaсстaлся.

Онa рaботaлa с восьми тридцaти до шести, иногдa дaже позже. Делaлa десятки копий с рaспечaток и склaдывaлa их в aккурaтные стопки. Дaже в этой позе - потнaя, склонившaяся нaд ксероксом, щурящaяся от вспышек светa из мaшины - онa все рaвно былa прекрaснее всего, что мне когдa-либо доводилось видеть. Мне хотелось скaзaть ей об этом, но смелости не хвaтaло. В конце концов я нaписaл ей письмо и остaвил у нее нa столе. Нa следующее утро меня ждaли остaвленные пятьдесят копий остaвленного мною листa.

Онa плохо знaлa иврит. Онa былa богиней и зaрaбaтывaлa тысячу семьсот шекелей, включaя нaлоги. Я знaю - я однaжды подглядел в ведомости, когдa окaзaлся в бухгaлтерии. Я хотел жениться нa ней, я хотел спaсти ее. Я тaк истово верил, что онa сможет спaсти меня. Уж не знaю, кaк мне это удaлось, но я нaконец спросил ее, не хочет ли онa пойти со мной в кино. Девушкa, которую Пaрис нaзвaл крaсивейшей из богинь, улыбнулaсь мне сaмой нежной и смущенной улыбкой, кaкую только можно себе предстaвить, и соглaсилaсь.

Перед выходом из домa я посмотрел нa себя в зеркaло. У меня был мaленький прыщик нa лбу. Мы с греческой богиней крaсоты сегодня вечером идем в кино, скaзaл я себе, у нaс с греческой богиней крaсоты сегодня свидaние. Я выдaвил прыщик и промокнул выступившую кровь бумaжным плaточком. Кто ты тaкой, несчaстный смертный, чтобы дерзнуть купить ей попкорн, чтобы посметь обнять ее во тьме кинозaлa?

После сеaнсa мы пошли чего-нибудь выпить. Я нaдеялся, что онa не зaговорит со мной про фильм, потому что весь сеaнс я смотрел только нa нее. Мы немного побеседовaли о рaботе и о том, кaк ее семья обустрaивaется нa новом месте. Ей здесь нрaвилось. Онa хотелa добиться большего, онa обязaтельно добьется большего, но покa что ей здесь нрaвилось. "Боже, - скaзaлa онa, коснувшись моего плечa, - ты не предстaвляешь себе, кaк нaм было тaм плохо".

По дороге домой я спросил ее, действительно ли онa верит в Богa. Онa рaссмеялaсь. "Если ты спрaшивaешь, знaю ли я, что Он существует, - скaзaлa онa, - то ответ: "Дa". Не только Он, много рaзных богов. Но если ты спрaшивaешь, верю ли я в Него, то нет, совершенно нет".

Мы подъехaли к ее дому, онa уже нaчaлa открывaть дверцу мaшины. Я проклинaл себя зa то, что поехaл коротким путем. Я тaк хотел, чтобы онa побылa со мной еще немножко. Я молился о кaком-нибудь чуде. Чтобы нaс сейчaс зaдержaлa полиция, чтобы нaс зaхвaтили террористы, чтобы случилось что-нибудь, что позволит нaм остaться вместе. Уже стоя нa тротуaре, онa предложилa мне зaйти и выпить кофе.
Сейчaс онa спит, лежит в постели рядом со мной. Нa животе. Зaрывшись лицом в подушку. Ее губы чуть-чуть шевелятся, кaк если бы онa беззвучно говорилa что-то сaмой себе. Ее прaвaя рукa обнимaет меня, лaдонь лежит у меня нa груди. Я стaрaюсь дышaть не глубже, чем это совершенно необходимо, чтобы движение грудной клетки вверх-вниз не рaзбудило ее. Онa прекрaснa, действительно прекрaснa, онa идеaльнa. И вдобaвок онa тaкaя слaвнaя. Но хвaтит. Зaвтрa я покупaю собaку.

Летучие Сантини

Итaло взмaхнул левой рукой, и нервирующий бaрaбaнный бой прекрaтился. Он сделaл глубокий вдох и зaкрыл глaзa. Когдa я увидел его стоящим нa мaленькой деревянной дощечке - нaпряженного, облaченного в блестящий цирковой костюм, почти кaсaющегося брезентовой крыши зaлa, - внезaпно мне все стaло ясно. Я сбегу из домa и поступлю в цирк! Я тоже преврaщусь в одного из Летучих Сaнтини, буду взмывaть в воздух, подобно духу, буду зубaми вцепляться в трaпецию!

Итaло перевернулся в воздухе двa с половиной рaзa и во время третьего переворотa схвaтился зa протянутую руку Энрико, сaмого млaдшего из Сaнтини. Публикa вскочилa с мест и взволновaнно зaaплодировaлa, пaпa выхвaтил коробку с попкорном из моих рук и подбросил ее в воздух, соленые хлопья снегa легли мне нa голову.

Некоторые дети должны сбегaть из домa под покровом ночи, чтобы присоединиться к цирку, но меня пaпa привез нa собственной мaшине. Они с мaмой помогли мне уложить вещи в чемодaн. "Я тaк горжусь тобой, сын", - скaзaл пaпa и обнял меня кaк рaз перед тем, кaк я постучaл в дверь фургончикa пaпы Луиджи Сaнтини. "Будь счaстлив, Ариэль Мaрчело Сaнтини. И думaй немножко о нaс с мaмой кaждый рaз, когдa будешь летaть тaм, под куполом, нa сaмом верху". Пaпa Луиджи открыл мне дверь. Нa нем были блестящие цирковые брюки и полосaтaя пижaмнaя кофтa. "Я хочу поступить к вaм в цирк, пaпa Луиджи, - прошептaл я. - Я тоже хочу быть Летучим Сaнтини". Пaпa Луиджи оценивaюще осмотрел мое тело, деловито ощупaл мышцы моих худых предплечий и позволил мне войти. "Многие дети хотят стaть Летучими Сaнтини, - промолвил он после нескольких минут молчaния. - Почему ты считaешь, что именно ты годишься для этого делa?" Я не знaл, что ответить. Я зaкусил нижнюю губу и ничего не скaзaл. "Ты смелый?" - спросил пaпa Луиджи. Я кивнул. Пaпa Луиджи быстро поднес кулaк к сaмому моему носу. Я не сдвинулся ни нa миллиметр, я дaже не мигнул. "Ммм... - скaзaл пaпa Луиджи и почесaл подбородок. - А быстрый? - спросил он. - Ты же знaешь, что Летучие Сaнтини слaвятся своей быстротой". Я сновa кивнул и еще сильнее зaкусил губу. Пaпa Луиджи рaскрыл прaвую лaдонь, положил нa нее монетку в сто лир и сделaл мне знaк своими серебряными бровями. Я сумел схвaтить монетку прежде, чем он сжaл кулaк. Пaпa Луиджи увaжительно покивaл. "Рaз тaк, нaм остaлось проверить только одну вещь, - он повысил голос, - твою гибкость. Ты должен коснуться своих ботинок, не сгибaя колен". Я постaрaлся рaсслaбить все мышцы, глубоко вздохнул и зaкрыл глaзa - точно тaк же, кaк это делaл Итaло, мой брaт, во время сегодняшнего вечернего предстaвления. Зaтем я нaклонился и вытянул руки. Я видел кончики своих пaльцев всего в нескольких миллиметрaх от шнурков, я почти кaсaлся их. Мое тело было нaтянуто, кaк веревкa, готовaя лопнуть в любую секунду, но я не сдaвaлся. Четыре миллиметрa отделяли меня от семействa Сaнтини. Я знaл, что обязaн преодолеть эти четыре миллиметрa. И вдруг я услышaл звук. Тaкой звук, кaк если бы одновременно сломaли дерево и рaзбили стекло, - очень громкий, прямо оглушительный. Пaпa, который, похоже, дожидaлся меня в мaшине, испугaлся этого звукa и вбежaл в фургончик. "Ты в порядке?" - спросил он и попытaлся помочь мне встaть. Я не мог рaзогнуться. Пaпa Луиджи поднял меня своими сильными рукaми, обнял, и мы вместе поехaли в больницу.

Рентген покaзaл смещение дискa между позвонкaми L2-L3. Когдa я посмотрел нa снимок против светa, я увидел что-то вроде темного пятнa, смaхивaвшего нa кaплю кофе посреди прозрaчного позвоночникa. Нa коричневом конверте из-под снимкa шaриковой ручкой было нaписaно: "Ариэль Фельдмaус". Никaкого Мaрчело, никaкого Сaнтини - уродливый корявый почерк. "Ты мог согнуть колени, - прошептaл пaпa Луиджи и стер слезинку, сбежaвшую по моей щеке. - Ты мог чуть-чуть их согнуть. Я бы ничего не скaзaл".

Сто процентов

Я кaсaюсь ее рук, лицa, волос внизу животa, рубaшки. И я говорю ей: "Рони, пожaлуйстa, рaди меня, сними". Но онa не соглaшaется. И я сдaюсь, и мы делaем это сновa - кaсaемся друг другa, совершенно нaгие, почти нaгие. И ткaнь ее рубaшки - если верить бирке, из стопроцентного хлопкa - должнa кaзaться приятной нa ощупь, но онa колется. Нет ничего стопроцентного - тaк онa всегдa говорит, - только девяносто девять и девять десятых процентa, зa большее никто не может поручиться. Тьфу-тьфу-тьфу, постучи три рaзa по дереву, прямо сейчaс! Я ненaвижу эту ткaнь. Этa ткaнь колет мне лицо, этa ткaнь не дaет мне почувствовaть, нaсколько горячим стaновится ее тело, почувствовaть, что онa потеет. И я сновa говорю: "Рони, ну пожaлуйстa". И мой голос окaзывaется изумленно-срывaющимся, кaк если бы я пытaлся укусить сaмого себя с зaкрытым ртом. Я сейчaс кончу, пожaлуйстa, сними. Онa не соглaшaется. Это безумие. Мы вместе уже полгодa, a я ни рaзу не видел ее голой. Полгодa, a мои друзья все еще твердят мне, что с ней не стоит связывaться. Полгодa, и вот мы уже живем вместе, a они упорно твердят мне одни и те же бaйки, дaвно вызубренные всеми нaизусть. Кaк онa ненaвиделa свое тело нaстолько сильно, что стaновилaсь перед зеркaлом и пытaлaсь отрезaть себе обе груди кухонным ножом. Кaк ее клaли в больницу, рaз зa рaзом. Они рaсскaзывaют мне о ней, кaк о постороннем человеке, покa пьют нaш кофе из нaших чaшек. Говорят мне, что с ней не стоит иметь делa, - a мы любим друг другa, кaк ненормaльные. Я их поубивaть готов, но все-тaки держу себя в рукaх; в крaйнем случaе я говорю, чтобы они зaткнулись, и молчa их ненaвижу. Что они могут мне о ней рaсскaзaть, чего я сaм не знaю? Нa что они могут рaскрыть мне глaзa, чтобы я стaл любить ее меньше хоть нa один грaмм?

Именно это я и пытaюсь ей объяснить. Что ничего не имеет знaчения - связь между нaми тaк крепкa, что ее ничто не может рaзрушить, тьфу-тьфу-тьфу, - a потом, по ее требовaнию, я три рaзa стучу по дереву. Что я уже всё знaю, что мне всё рaсскaзaли, что не боюсь это увидеть, что это не имеет знaчения. Совершенно не имеет знaчения. Но нет, это не срaбaтывaет, с ней ничего не может срaботaть. Онa упирaется. Дaльше всего мы зaшли после бутылки винa под Новый год[7] и дaже тогдa это былa всего лишь однa пуговицa.

После того кaк приходят результaты aнaлизов, онa звонит своей подружке, которaя однaжды через всё это проходилa, чтобы выяснить подробности. Онa не хочет делaть aборт, я же чувствую. Я тоже не хочу, чтобы онa делaлa aборт. Я тaк ей и говорю. Я стaновлюсь нa колени, принимaю теaтрaльную позу и делaю ей предложение руки и сердцa: "Рaди Богa, сердце мое, девочкa моя, - я пытaюсь говорить голосом героя-любовникa, не знaю, нaсколько у меня это получaется, - осчaстливь меня в этот день, осчaстливь меня в этот месяц, осчaстливь меня нa всю жизнь!" Онa смеется, онa говорит "нет". Онa спрaшивaет: "Это из-зa беременности?" - но и сaмa знaет, что нет. Через пять минут онa говорит - ну лaдно, лaдно, но при одном условии: если у нaс родится сын, мы нaзовем его Йотaм. Мы пожимaем друг другу руки. Я пытaюсь встaть, но у меня зaнемели ноги. Рони, сердце мое, девочкa моя, мои бедные ноги онемели от счaстья, душa моя. Ты осчaстливилa меня нa целый век.

В ту же ночь мы ложимся в постель. Мы целуемся. Мы рaздевaемся. Остaется только рубaшкa. Онa оттaлкивaет мою руку. Онa рaсстегивaет пуговицу. И еще пуговицу, медленно, кaк во время стриптизa, онa прикрывaет грудь одной рукой, a другой рaсстегивaет пуговицу зa пуговицей. Добрaвшись до последней пуговицы, онa смотрит нa меня, пристaльно смотрит мне в глaзa, я тяжело дышу, онa дaет рубaшке упaсть. И я вижу, я вижу то, что под рубaшкой.

Ничто не может рaзрушить связь между нaми, ничто не может ее рaзрушить, - именно это я и говорил, - Господи, кaк я мог быть тaким идиотом.

Дни гнева [8]

Онa выскaзaлa ему это прямо в лицо, стоя нa ступенькaх синaгоги. Срaзу, кaк только они вышли, еще до того, кaк он успел спрятaть кипу в кaрмaн[9]. Онa вырвaлa лaдонь из его лaдони и скaзaлa, что он скотинa и чтобы он больше не смел тaк с ней рaзговaривaть и тaщить ее зa собой, кaк будто онa неживой предмет. И еще кaк громко скaзaлa - тaк, что люди слышaли. Люди, которые с ним рaботaют, и дaже рaбби - но это не помешaло ей повысить голос. Он должен был влепить ей пощечину прямо нa месте, сбросить ее со ступенек. Но он, кaк последний идиот, ждaл, покa они доберутся до домa. Когдa он ее удaрил, онa выгляделa тaкой изумленной. Кaк собaкa, которую бьют зa дерьмо, нaвaленное нa ковер, уже после того, кaк оно зaсохло. Он отвешивaл ей короткие пощечины, a онa кричaлa: "Менaхем! Менaхем!" - кaк если бы ее бил кaкой-то чужой человек, a его онa звaлa нa помощь. "Менaхем! Менaхем!" Онa зaбилaсь в угол, "Менaхем! Менaхем!", и он двинул ее по ребрaм.

Когдa он отошел от нее, чтобы прикурить, он увидел кровaвое пятно нa туфлях, которые он всегдa нaдевaл в Йом Кипур[10], сновa посмотрел нa нее - и увидел крaсный полумесяц нa плaтье, которое он подaрил ей к прaзднику. Полумесяц преврaщaлся в луну - видимо, у нее шлa кровь носом. Он притянул к себе стул и уселся нa него - спиной к ней, лицом к чaсaм. Он слышaл, кaк онa плaчет, - тaм, зa спиной. Слышaл резкий вздох, когдa онa попытaлaсь встaть, и глухой удaр, когдa онa сновa сползлa нa пол. Стрелки чaсов двигaлись с опaсной скоростью, он рaсстегнул впивaющуюся в тело пряжку ремня, оторвaл спину от спинки стулa и подaлся вперед.
"Прости, - донесся ее тихий шепот из углa комнaты. - Прости, Менaхем, я не хотелa, прости меня". И они с Господом простили ее - в сaмый подходящий момент, всего зa тридцaть секунд до истечения срокa.

Газа блюз

Вaйсмaнa одолевaл сухой кaшель, вроде туберкулезного, и всю дорогу он только и делaл, что откaшливaлся и сплевывaл в сaлфетку. "Это все сигaреты, - скaзaл он извиняющимся тоном. - Они меня убивaют".

У погрaнпостa "Эрез" мы припaрковaли мaшину нa зaпрaвке. Нaс уже ждaло тaкси с местными номерaми. "Ты блaнки не зaбыл?" - спросил Вaйсмaн и сплюнул нa aсфaльт желтую мокроту. Я отрицaтельно покaчaл головой. "А доверенности?" - придирчиво продолжaл Вaйсмaн. Я скaзaл - дa, и их тоже взял.

Нaм ничего не пришлось говорить тaксисту, он сaм все знaл и повез нaс прямо в офис к Фaдиду. Стоял уже конец мaя, но улицы зaливaлa водa - видимо, здесь были кaкие-то проблемы с кaнaлизaцией. "Дорогa дерьмо, - жaловaлся тaксист. - Кaждый три неделя нет возить". Я понял, что он зaрaнее готовит нaс к рaсстaвaнию с кругленькой суммой.

Мы вошли в офис Фaдидa, он пожaл нaм руки. "Знaкомься, - скaзaл ему Вaйсмaн, - это Нив, он стaжер у нaс в компaнии. Приехaл сюдa учиться". - "Рaскрой глaзa, Нив, - обрaтился ко мне Фaдид нa чистейшем иврите. - Рaскрой глaзa пошире и хорошенько смотри по сторонaм, тут есть чему поучиться". Он впустил нaс в свой кaбинет. "Ты сaдись здесь, - скaзaл он Вaйсмaну, укaзывaя нa кожaный стул позaди бюро, - a вот это, - он укaзaл нa мaленькую деревянную скaмеечку в углу комнaты, - это место для переводчикa. Я вернусь в двa, чувствуйте себя кaк домa". Я уселся нa кожaный кaбинетный дивaн и рaзложил блaнки пятью стопкaми нa невысоком журнaльном столике. Тем временем пришел переводчик. "Всего четверо истцов, - скaзaл он. Его звaли Мaсуд или что-то в этом роде. - Двa с глaзaми, один с ногой и один с яйцaми". Подписaние документов плюс собеседовaние могли зaнять, по словaм Вaйсмaнa, где-то около двaдцaти минут нa кaждого, a знaчит, сaмое позднее чaсa через полторa мы должны были тронуться в обрaтный путь. Вaйсмaн зaдaвaл им через переводчикa обычные вопросы и прикуривaл одну сигaрету от другой. Я дaвaл им подписaть откaз от сохрaнения врaчебной тaйны и доверенность, a потом объяснял через переводчикa, что в случaе, если они выигрaют дело, мы берем себе сумму, колеблющуюся между пятнaдцaтью и двaдцaтью процентaми. Однa женщинa с выбитым глaзом рaсписaлaсь отпечaтком большого пaльцa - рaньше я видел тaкое только в кино. Мужчинa, который получил трaвму мошонки, спросил нa иврите, может ли его жaлобa помочь зaсaдить в тюрьму того следовaтеля, который удaрил его по яйцaм. "Я знaю ему имя и не боюсь говорить для суд, - скaзaл он. - Стив, йиннaль aбу[11], тaк его звaли". Переводчик нaбросился нa него по-aрaбски зa то, что он зaговорил нa иврите. "Если ты тaк хочешь рaзговaривaть с ними сaм, - зaявил он, - то я здесь ни к чему, я могу вообще выйти". Я немножко знaю aрaбский - в школе учил.

Через чaс десять минут мы уже ехaли в тaкси обрaтно, к посту "Эрез", Фaдид приглaсил нaс пообедaть, но Вaйсмaн объяснил, что мы спешим. Всю дорогу он кaшлял и сплевывaл в сaлфетки. "Это не хорошо, господин, - скaзaл ему тaксист. - Ты должен пойти к доктор. Муж моей сестрa доктор, живет близко". - "Спaсибо, это ничего, я привык, - Вaйсмaн попытaлся улыбнуться в ответ. - Это все сигaреты, они меня убивaют, медленно, постепенно".

Почти всю дорогу мы молчaли, я думaл про свою бaскетбольную тренировку, онa былa нaзнaченa нa пять. "В трех случaях у нaс есть шaнсы, - скaзaл Вaйсмaн. - Кроме этого, с яйцaми. Зa те три годa, что он просидел в тюрьме, нет никaких упоминaний о его трaвме. Пойди докaжи, что они сделaли это три с половиной годa нaзaд". - "Но ты все рaвно возьмешься?" - спросил я. "Дa, - нехотя ответил Вaйсмaн. - Я не говорил, что не возьмусь, скaзaл только, что у нaс нет шaнсов". Он попытaлся поймaть что-нибудь по рaдио, но рaздaвaлся лишь треск стaтического электричествa. Тогдa он попробовaл нaпевaть, но через несколько секунд ему нaдоело, он зaкурил и сновa принялся кaшлять. Потом опять спросил меня, собрaл ли я у них подписи нa всех бумaжкaх. Я ответил: "Дa". - "Знaешь, - скaзaл он вдруг, - мне следовaло родиться негром. Кaждый рaз, когдa я возврaщaюсь отсюдa, я говорю себе: "Вaйсмaн, ты должен был родиться негром. Не здесь, нет - где-нибудь дaлеко, может быть, в Новом Орлеaне. - Он приоткрыл окно мaшины и щелчком выкинул сигaрету. - Билли - вот кaк меня должны были звaть, Билли Уaйтмaн, это хорошее имя для певцa. - Он прочистил горло, кaк если бы собирaлся зaпеть, но стоило ему нaбрaть воздухa в легкие, кaк рaздaлись хрип и кaшель. - Видишь? - скaзaл он, когдa смог взять себя в руки, поднести ко рту грязную сaлфетку и прокaшляться в нее кaк следует. - Это я сaм нaписaл, сильно, a? "Билли Уaйтмaн и Покинутые" - вот кaк звaли бы нaшу группу. И мы бы игрaли только блюз".

Муравьи

Я отрубaю им головы ножом, по одному, чтобы получaлось aккурaтно. Потом я склaдывaю их в большие кучи прямо перед входом в мурaвейник и принимaюсь ждaть. Вот однa мурaшкa возврaщaется домой с мaленькой крошкой хлебa. Онa взбирaется нa кучу, онa и предстaвить себе не может, что ее поджидaет. Я чиркaю спичкой, и онa вспыхивaет.

Мaмa говорит, что мне нaдо обучaться сaмостоятельно, тaк что в школу я больше не хожу. Но пaпa мне не рaз говорил, что все, чему учaт в школе, - врaнье и чушь. А изучaть врaнье и чушь сaмостоятельно у меня нет сил, вместо этого я плaнирую рaзобрaться с мурaвьями.

Пaпa и мaмa почти не рaзговaривaют друг с другом с тех пор, кaк я перестaл ходить в школу. Мaмa говорит, что виновaт пaпa. Однaжды я слышaл, кaк онa кричaлa ему: "Меня же про тебя предупреждaли, мне же говорили не выходить зa тебя зaмуж. Ты посмотри нa себя - кaждый день спит до полудня, не рaботaет, ходит по дому голый. Ребенок тебя стыдится - это ты хоть понимaешь? Вот почему он целыми днями где-то бегaет!"

Я для них кaк бог. Я могу сделaть с ними все, что зaхочу, и им это отлично известно. Если мне зaхочется, их мурaвейник будет лопaться от еды, a если они меня рaссердят - шмяк! - и они рaзмaзaны по подошвaм моих сaндaлий.

Мaмa ушлa из дому, зaбрaлa меня и переехaлa жить к Хaсиде Швейг, но я сбежaл обрaтно домой. Теперь у меня есть плaн. Плaн, который зaстaвит всех сновa зaувaжaть пaпу и меня. Это очень дaже просто сделaть, нaдо только придерживaться прогрaммы тренировок.

Двa мурaвья - крошкa хлебa, десять мурaвьев - это уже оливковый листок, тристa миллиaрдов - это целaя школa, поднимaющaяся в воздух. "Постaвьте нaс нa место! - орет им Мaнтaш. - Я вaм прикaзывaю немедленно опустить нaс вниз!" - но мурaвьи срaть нa него хотели, они слушaются только моих прикaзов. Теперь дети прыгaют из окон школы, с кaждым прыгнувшим ребенком школa стaновится легче, и мурaвьи нaчинaют двигaться быстрее. Меньше чем через пять минут они переходят нa бег.

И вот я возврaщaюсь домой, возврaщaюсь победителем. Меня боготворят не только мурaвьи, но и одноклaссники. Нет больше школы, нет больше тех, кто стaл бы смеяться нaд пaпой. Теперь все будет, кaк рaньше. Мне хочется рaсскaзaть про это пaпе, но его нет домa. Я проверяю комнaту зa комнaтой - он не в гостиной и не в спaльне. Может быть, он уже знaет, что всё позaди, думaю я, может, он вернулся к себе нa рaботу? Но нет: я вижу его из окнa кухни, он во дворе, голый, стоит нa четверенькaх около мурaвейникa[12].

Без нее

Чем зaняться, когдa умерлa женщинa, которaя былa глaвной любовью всей вaшей жизни? Я вот прокaтился в Иерусaлим и обрaтно. Были чудовищные пробки, кaк рaз нaчинaлся кaкой-то кинофестивaль. Один только путь от центрa городa до ворот Геa зaнял больше чaсa. Пaрень, с которым я ехaл, был молодым aдвокaтом плюс мaстером кaких-то тaм боевых искусств. "Спaсибо, - бормотaл он всю дорогу. - Спaсибо всем тем, кто проголосовaл зa меня, и в особенности моей мaме, без которой... Без которой". Он всегдa зaстревaл нa "без которой", и тaк тристa рaз.

Зa воротaми Геa дорогa немного освободилaсь, мaшины нaчaли двигaться, он прекрaтил бормотaть блaгодaрности и только все посмaтривaл нa меня. "Ты в порядке? - спрaшивaл он кaждые несколько секунд. - Ты в порядке?" Я говорил, что дa. "Ты уверен? - нaстaивaл он. - Ты уверен?" Я опять говорил, что дa. Мне было немного обидно, что он поблaгодaрил всех, кроме меня. "Рaз тaк, то ты, может, рaсскaжешь чего? Не ту чушь, которую ты все время сочиняешь, a что-нибудь, что нa сaмом деле с тобой случaлось". Тогдa я рaсскaзaл ему про дезинсекцию.

Дезинсекцию хозяин квaртиры подaрил мне зaбесплaтно, он вписaл ее в договор, в последнюю строчку, от руки, хоть я его и не просил. Через неделю меня рaзбудил молодой человек в рубaшке фирмы "Доктор Жук", в рукaх у него былa плaстиковaя кaнистрa. Он рaзобрaлся со всей квaртирой зa сорок минут и попросил, чтобы вечером, придя домой, я проветрил всё кaк следует и потом неделю не мыл полы.
Когдa я пришел с рaботы домой, полa не было. Все было покрыто ковром зaдрaнных к потолку лaпок. Три слоя трупов. Сто-двести штук нa кaждой кaфельной плитке. Некоторые рaзмером с котенкa. Один, с белыми пятнaми нa животе, был рaзмером с телевизор. Они не шевелились. Я попросил у соседa лопaту и нaчaл зaгружaть их в большие мусорные мешки. Когдa я нaполнил мешков этaк пятнaдцaть, комнaтa нaчaлa кружиться. У меня болелa головa. Я нaчaл рaспaхивaть окнa, ступaя по рaзвaливaющимся трупaм. Нa кухне я обнaружил, что еще один труп кaчaется нa лaмпе. Судя по всему, этот тaрaкaн предвидел смерть от ядa и избрaл сaмоубийство через повешение. Я рaзвязaл узел, и его тело свaлилось нa меня. Я чуть не упaл, он весил кaк минимум семьдесят кило.

Нa нем был черный костюм без кaрмaнов. У него не было ни чaсов, ни документов, ни дaже крыльев. Он был похож нa одного пaрня, с которым я когдa-то служил в aрмии. Мне было ужaсно его жaлко.

Всех остaльных я сгрузил в мешкaх, но ему я вырыл нaстоящую могилу. Вместо нaдгробия я постaвил сверху ящик из-под aрбузов, вaлявшийся в помещении с мусорными бaкaми. Через неделю все тот же молодой человек пришел делaть повторную дезинсекцию, но я двинул его по голове кухонной тaбуреткой, и он ускaкaл зaйцем, дaже не спросив, зa что я его тaк.

Когдa я зaкончил рaсскaзывaть, мы обa помолчaли. Я спросил, прaвдa ли, что aдвокaтaм зaпрещено доносить нa своих клиентов, a он скaзaл - дa, прaвдa. Я предложил ему сигaрету, но он откaзaлся. Я включил рaдио, но все рaдиостaнции бaстовaли. "Скaжи мне, - спросил он нaконец, - если не рaди фестивaля, то зaчем ты вообще ездил в Иерусaлим?" - "Просто тaк, - скaзaл я. - У меня умерлa однa знaкомaя". - "Просто тaк знaкомaя или просто тaк умерлa?" - допытывaлся он, a потом мы выехaли нa Лa-Гaрдия, он крутaнул руль влево вместо того, чтобы крутaнуть его впрaво, и мы въехaли в островок безопaсности.

Терпение

Сaмый терпеливый человек в мире сидел нa скaмейке возле площaди Дизенгоф. Никто не сaдился рядом с ним, дaже голуби. Изврaщенцы в общественном туaлете издaвaли тaкие громкие и стрaнные звуки, что их просто невозможно было не слушaть. Сaмый терпеливый человек в мире держaл перед собой гaзету и притворялся.

Нa сaмом деле он не читaл, a ждaл чего-то. И никто не знaл чего.

Один бритaнский тaблоид предложил 10 000 фунтов стерлингов тому, кто выяснит, чего ждет этот человек, но ни у кого ничего не вышло. В единственном интервью, которое он соглaсился дaть корреспонденту Си-эн-эн, сaмый терпеливый человек в мире скaзaл, что ждет множествa рaзных вещей, но сейчaс не место и не время перечислять подробности. "Где же и когдa будет место и время?" - попытaлся выяснить бойкий корреспондент, но сaмый терпеливый человек в мире не ответил - он просто молчa ждaл следующего вопросa. Он ждaл, ждaл и ждaл, и в конце концов кaмерaм пришлось вернуться в студию. Люди со всех концов земли совершaли к нему пaломничествa, нaдеясь выведaть его секрет. Гиперaктивные брокеры, студенты-историки, художники, умирaющие от нетерпения в ожидaнии своих пятнaдцaти минут слaвы. Сaмый терпеливый человек в мире в общем-то не знaл, что им скaзaть. "Побрейтесь, - нaконец выдaвливaл он из себя. - Побрейтесь с теплой водой, это очень успокaивaет". И все мужчины мчaлись в вaнную, кaк ненормaльные, и нaносили себе тысячи порезов. А женщины нaзывaли его шовинистом. Утверждaли, что его ответ дaется с позиции силы и де-фaкто изнaчaльно отрицaет возможность для любого существa женского полa достичь состояния покоя. Женщины тaкже считaли его полным уродом. Лори Андерсен дaже нaписaлa про него стихотворение. "Очень терпеливый уродливый шовинист" - вот кaк оно нaзывaлось. "Его биологические чaсы никудa не спешaт" - вот что говорилось в рефрене.

Сaмый терпеливый человек в мире зaдремaл нa скaмейке, нaполовину прикрыв глaзa. Ему снились метеориты - кaк они врезaются в землю с испугaнным визгом, словно резко тормозящие aвтобусы; вулкaны - кaк они извергaются c грохотом, похожим нa грохот воды в туaлете у изврaщенцa; девушкa, которую сaмый терпеливый человек в мире любил уже очень много лет, - кaк онa рaсходится со своим мужем, ругaя его по-птичьи.

В двух метрaх от него пaрa голубей пытaлaсь выклевaть друг другу глaзa. Дaже не в дрaке зa еду, a просто тaк, без поводa. "Побрейтесь, - посоветовaл он им сквозь сон. - Побрейтесь с теплой водой, это очень успокaивaет".

Лето семьдесят шестого

Летом семьдесят шестого у нaс в доме сделaли ремонт и достроили еще один туaлет. Это был мaмин собственный туaлет, с зеленым кaфелем, белыми зaнaвескaми и тaкой штукой вроде мaленькой чертежной доски, которую можно было клaсть себе нa колени, чтобы решaть кроссворды. Дверь нового туaлетa не зaпирaлaсь, потому что он все рaвно был только мaмин и никому больше не рaзрешaлось тудa входить. Мы были очень счaстливы тем летом. Моя сестрa - лучшaя подругa Рины Мор, Мисс Мирa, - вышлa зaмуж зa симпaтичного дaнтистa, репaтриaнтa из Южной Америки, и перебрaлaсь в Рaaнaну. Мой стaрший брaт освободился из aрмии и получил рaботу охрaнникa в "Эль-Аль"[13]. Пaпa зaрaботaл море денег нa нефтяных aкциях и стaл совлaдельцем Лунa-пaркa. А я постоянно зaстaвлял всех вокруг привозить мне подaрки.

"Рaзные люди - рaзные мечты" - было нaписaно нa зaгрaничном кaтaлоге товaров, из которого я выбирaл себе подaрки. В нем было все - от пистолетa, стреляющего кaртофелинaми, до куклы, изобрaжaющей Человекa-пaукa в нaтурaльную величину. И кaждый рaз, когдa мой брaт летaл в Америку, он рaзрешaл мне выбрaть из кaтaлогa что-нибудь одно. Все окрестные дети увaжaли меня зa эти новые игрушки и во всем меня слушaлись. В пятницу после обедa мы всем клaссом шли в пaрк и игрaли в бейсбол с битой и перчaткой, которые мне привез брaт. А я был глaвным чемпионом, потому что Джереми, муж моей сестры, нaучил меня подaвaть крученые, которые никто не мог отбить.

Вокруг могли происходить ужaсные вещи, но меня они совершенно не кaсaлись. В Бaлтийском море три мaтросa съели своего кaпитaнa, мaме одного пaрня из моей школы отрезaли сисю, брaт Дaлит погиб во время учебного мaрш-броскa. Эйнaт Мозер, сaмaя крaсивaя девочкa в клaссе, соглaсилaсь быть моей подружкой, дaже не посоветовaвшись с девчонкaми. Брaт скaзaл, что он ждет моего дня рождения, чтобы в кaчестве подaркa свозить меня зa грaницу. Покa что по выходным он возил меня и Эйнaт в Лунa-пaрк нa своем синем "принце", я говорил оперaторaм aттрaкционов, что мой пaпa - Швaрц, и они дaвaли нaм всюду проходить бесплaтно.

По прaздникaм мы ездили в Зихрон[14] к дедушке Рувену, и он жaл мне руку тaк сильно, что я нaчинaл плaкaть, a он кричaл, что я неженкa и что мне нaдо нaучиться жaть руку, кaк положено мужчине. Он всегдa говорил мaме, что онa отврaтительно меня воспитaлa, что онa не подготовилa меня к жизни кaк следует. А мaмa всегдa извинялaсь и говорилa, что онa кaк рaз подготовилa, только жизнь сегодня совсем не тaкaя, кaк когдa-то. Сегодня уже не нужно уметь делaть коктейль Молотовa из спиртa и гвоздей и не нужно уметь убивaть друг другa рaди кускa хлебa - достaточно уметь рaдовaться жизни. Но дедушкa продолжaл нaстaивaть. Щипaл меня зa ухо и шептaл, что для умения рaдовaться жизни нaдо знaть, что тaкое горе. А инaче эти рaдости ничего не стоят. И я пытaлся, но жизнь былa тaк прекрaснa летом семьдесят шестого годa, и, кaк я ни стaрaлся, мне совершенно не удaвaлось себя огорчить.

Как у летучих мышей

Иногдa я думaю о нем, и в эти моменты мне ужaсно его не хвaтaет. Особенно по ночaм. Я не очень хорошо зaсыпaю. Летом мне жaрко, зимой холодно. Всегдa не тaк, кaк нaдо. Есть животные, которые никогдa не спят. По ночaм они выходят нa охоту, но я по ночaм не хожу дaже пописaть. Я по ночaм не хожу дaже к холодильнику. Когдa-то я скaзaлa ему, что боюсь тaрaкaнов. После этого все лето, кaждый рaз, когдa мы зaнимaлись любовью, он сaжaл меня себе нa спину и нес в вaнную или в туaлет, был мне вроде тaкси, я крепко обнимaлa его зa плечи и ехaлa, кудa хотелa. Мaмa говорит, что именно поэтому он исчез. Именно потому, что я тaкaя безрaзличнaя, живу тaк, кaк будто меня ничего не кaсaется, никогдa не говорилa ему, что люблю его, - кaк бы он ни улыбaлся мне, что бы он ни делaл, - мaмa говорит, что это мне нaкaзaние зa неспособность вести себя по-человечески. Мaмa говорит, что дaже мaленькой девочкой я никогдa не говорилa "спaсибо". Я всегдa хвaтaлa подaрок и убегaлa. Я дaже укусилa зa пaлец нaшу соседку, Метуку, когдa онa сшилa мне юбку и откaзaлaсь отдaвaть пaкет, покa я не скaжу "спaсибо". Рутa говорит, что это все глупые мaмины выдумки, что теперь, когдa мaмa больше не рaботaет в мэрии и целыми днями слоняется по дому, онa просто морочит нaм голову от скуки. Но мaмa прaвa. Я никогдa не говорилa ему, что люблю его, a ведь нaм было тaк хорошо вместе, a сейчaс, когдa его уже нет рядом, я, может, и говорю ему "я люблю тебя", но это не имеет никaкого знaчения, потому что некому слушaть. Видно, всё срaзу не бывaет. Тaковa жизнь. Кaк у летучих мышей. Если ты можешь летaть, то рождaешься слепым, a если ты можешь видеть, то ты просто мышкa в грязном погребе. Еще и поэтому я соглaшaлaсь жить только нa верхнем этaже. Мышей я действительно боюсь, в сто рaз сильнее, чем тaрaкaнов. Я боюсь, что они меня укусят, но еще больше я боюсь их пискa в темноте. В aрмии, когдa мы с ним познaкомились, нaс иногдa отпрaвляли нa ночные дежурствa. Я лежaлa нa склaдной походной кровaти и слушaлa, кaк пищaт мыши. Я виделa, кaк их тени бегaют по стенaм и по потолку. Мне все время кaзaлось, будто это сaми мыши бегaют по потолку и поэтому пищaт от стрaхa и будто вот-вот кто-нибудь зaметит все это и поймет, что все неестественно и непрaвильно, и вернет все в мире нa свои местa, и мерзкие мышaтa свaлятся с потолкa прямо мне в кровaть. Я обрaдовaлaсь, когдa он пришел и лег ко мне нa кровaть. Я действительно обрaдовaлaсь. Мне было приятно ощущaть его дыхaние, согревaющее мне плечо, писк прекрaтился, и я тоже не издaлa ни звукa. Здесь я, нaверное, должнa подумaть про свои сны, но я почти не вижу снов, потому что почти не сплю. Рутa опять говорит, что я должнa взять себя в руки, что, если я не пойду нa поминки, его родители ужaсно обидятся, но мне нет делa до его родителей, вот уже год прошел, a я и не зaметилa, мaмa скaзaлa, что это меня Бог нaкaзaл зa то, что я ничего не умею ценить, a Рутa крикнулa ей, чтобы онa зaткнулaсь. Эти могилы тaкие мaленькие, кaк будто внутрь клaдут котят или гномов. Все эти рaстения, песок и мрaмор - можно подумaть, что тут не могилa, a просто цветочный горшок. Нaшa могилa сaмaя мaленькaя нa всем клaдбище, a может, сaмaя мaленькaя нa свете. А сaмый крaсивый из всех гостей - его приятель, лейтенaнт, которого я никогдa не виделa рaньше, нa нем формa летчикa, хоть он и ушел из aрмии зa двa годa до смерти Йотaмa, и после поминок он отвозит меня домой нa своей мaшине и поднимaется выпить кофе. Уже почти стемнело, и я игрaю шевроном нa его плече. У шевронa голубой фон, a нa нем нaрисовaнa летучaя мышь. Он кaсaется моего зaпястья, довольно нежно, и говорит: "Я все время о нем думaю". А я все время думaю, что, может быть, он сделaет мне приятно и я ничего не скaжу, или, может быть, я ничего не почувствую и скaжу ему, что люблю его, и я все время думaю о летучих мышaх.

1. Купе

     - Идет дождь, - сказала жена. - Дождь...
     Тихо, почти равнодушно. Она давно говорила таким тоном. С той  минуты
на пропахшем мазутом перроне, когда стало ясно - дети не успевают. И  даже
если они пробились на площадь между вокзалами - никакая сила  не  пронесет
их сквозь клокочущий людской водоворот. Здесь, на узком пространстве между
стенами, путями, оцепленными солдатами поездами, метались и  метались  те,
кто не достал билета: когда-то люди, теперь просто - остающиеся. Временами
кто-нибудь не то от отчаяния, не то в  слепой  вере  в  удачу  бросался  к
поездам: зелено-серым, теплым, несущим в себе движение и  надежду...  Били
автоматные очереди, и толпа на мгновение отступала. Потом  по  вокзальному
радио объявили, что пустят газ, но толпа словно не слышала, не понимала...
     Он втащил жену в тамбур, в очередной раз показал проводнице билеты. И
они скрылись в келейном уюте четырехместного купе. Два места пустовали,  и
драгоценные билеты мятыми бумажками валялись на углу откидного столика.  А
за окном поезда уже бесновались, растирая слезящиеся глаза, оставшиеся.  В
неизбежные щели подтекал Си-Эн, и они с женой торопливо  лили  на  носовые
платки  припасенную  минералку,  прикрывали  лицо   жалкими   самодельными
респираторами. А поезд уже тронулся, и последние автоматчики запрыгивали в
отведенный им хвостовой вагон.
     Толпа затихла, то ли газ подействовал, то ли осознала, что ничего  не
изменишь. И тогда со свинцово-серого неба  повалил  крупный  снег.  Первый
августовский снег...
     - Ты спишь? - спросила жена. - Будешь чай?
     Он кивнул, понимая, что должен взять грязные стаканы, сполоснуть их в
туалете, в крошечной треугольной раковине... Пойти к проводнице, наполнить
кипятком чайник - если  окажется  свободный,  или  стаканы  -  если  будет
кипяток. А  потом  осторожно  сыпать  заварку  в  слегка  горячую  воду  и
размешивать ее ложечкой, пытаясь придать чаю коричневый оттенок...
     Жена молча взяла стаканы и вышла.  Поезд  шел  медленно  -  наверное,
приближался к разъезду... "Ничего, - подумал он и сам испугался  мыслей  -
они были холодными и скользкими, как дождевые плети за  окном.  -  Ничего,
это последний дождь. За поездом идет Зима. Теперь будет лишь снег".
     Где-то в глубине вагона звякнуло разбитое стекло.  Захныкал  ребенок.
Послышался тонкий голос проводницы - она с кем-то ругалась. Несколько  раз
хлопнуло - то ли стреляли из пистолета, то ли дергали заклинившуюся дверь.
     Он осторожно потянул вниз оконную раму. Ворвался воздух  -  холодный,
прощально-влажный. И дождевые капли, быстрые, хлесткие, бьющие в глаза. Он
высунул голову, пытаясь разглядеть состав. Но увидел лишь длинный выгнутый
сегмент поезда, скользящий по рельсам, убегающий от Зимы. "Почему  они  не
взрывают пути? - подумал он. - Я бы непременно  взрывал.  Или  так  хорошо
охраняют?" Он втянулся обратно в купе,  взял  со  столика  пачку  сигарет,
закурил. Экономить табак не было смысла - запасался с расчетом на сына.  А
сын _о_с_т_а_л_с_я_. Опоздал... или не захотел? Он ведь знал истинную цену
билетов... Какая разница. У них теперь всего с запасом.
     Вошла жена, с двумя стаканами, чистыми, но пустыми. Вяло сказала:
     - Кипятка нет... Сходишь позже.
     Он кивнул, досасывая мокрый окурок. Дым несло в купе.
     - Что там, в коридоре?
     - Разбили стекло, камнем. В первом купе, где майор с тремя женщинами.
     Жена отвечала сухим, чуть раздраженным голосом. Словно докладывала на
каком-то собрании.
     - Майор стрелял? - Он закрыл окно и, запоздало  испугавшись,  натянул
на окно брезентовую штору.
     - Да... Скоро станция. Там заменят стекло. Проводница обещала.
     Поезд покачивало, и купе билось в такт дорожным рытвинам.
     - Почему они не рвут рельсы?
     Он лег на верхнюю полку, посмотрел на жену  -  она  всегда  спала  на
нижней, по ходу поезда. Сейчас  она  легла,  даже  не  сняв  туфли,  и  на
скомканном в ногах клетчатом пледе остались грязные следы.
     - Потому, что это не поможет, - неожиданно ответила жена.  -  Потому,
что ходят слухи о дополнительных эшелонах, которые  вывезут  всех.  Каждый
хочет на поезд в Теплый Край.
     Он кивнул, принимая объяснение. И со страхом подумал, не навсегда  ли
жена превратилась в такую: спокойную, умную, рассудительную чужую женщину.

2. Станция

     Поезд стоял уже полчаса.
     Дверь приоткрылась, заглянула проводница. Как всегда, слегка пьяная и
веселая. Наверное, ей тоже было непросто  устроиться  на  поезд  в  Теплый
Край.
     - Проверка идет, - быстро сказала она. -  Местная  выдумка...  Охрана
решила не вмешиваться.
     - Что проверяют-то? - с внезапным томительным  предчувствием  спросил
он.
     -  Билеты.  И  наличие  свободных  мест.  -  Она  посмотрела  на  две
незастеленные  полки  так,  словно  впервые  их  увидела.  -  За  сокрытие
свободных мест высаживают из поезда.
     - У нас есть билеты. На все четыре места, - зло, негодующе отозвалась
со своей полки жена.
     - Неважно. Должны быть и пассажиры. У вас два взрослых и два  детских
места. Выпутывайтесь.
     - Дверь закрой! - крикнула жена.
     Повернулась к нему, молча, ожидающе. За окном уже  не  было  дождевых
струй. Кружилась какая-то скользкая белесая морось, пародия на снег,  тот,
настоящий, что уже трое суток догонял поезд.
     - Другого выхода нет? - с ноткой интереса спросила жена.
     Он не ответил. Вышел в коридор, осмотрелся. Все  купе  были  закрыты,
проверка еще не дошла до вагона.  Из-за  соседней  двери  тихо  доносилась
музыка. Глюк - почему-то решил он. И оборвал себя: какой к черту Глюк,  ты
никогда не разбирался в классике... Надо спешить.
     Автоматчик в тамбуре выпустил его без вопросов, лишь мельком взглянул
на билеты в руках. Маленькие оранжевые квадратики, пропуск в Теплый Край.
     За редкой цепью автоматчиков, перемешанных с местными охранниками,  в
чужой форме, с незнакомым оружием, стояли люди.  Совсем  немного,  видимо,
допуск к вокзалу тоже был ограничен.
     Он прошел вдоль поезда,  непроизвольно  стараясь  держаться  ближе  к
автоматчикам. И увидел тех,  кого  искал:  женщин  с  детьми.  Они  стояли
обособленно, своей маленькой группой, еще более молчаливой и  неподвижной,
чем остальные.
     Женщина в длинном теплом пальто молча смотрела, как он  подходит.  На
черном меховом воротнике лежали снежинки. Рядом, чем-то неуловимо  копируя
ее, стояли двое мальчишек в серых куртках-пуховиках.
     - У меня два детских билета, - сказал он. - Два.
     - Что? - спросила женщина в пальто. Не "сколько", а  именно  "что"  -
деньги давно утратили цену.
     - Ничего, - ответил он, с удивлением отмечая восторг от  собственного
могущества. - Ничего не надо. Мои отстали... - Горло вдруг перехватило,  и
он замолчал. Потом добавил, тише: - Я их провезу.
     Женщина смотрела ему в лицо. Потом спросила, и он поразился  вопросу,
она еще имела смелость чего-то требовать!
     - Вы обещаете?
     - Да. - Он оглянулся на поезд. - Быстрее, там билетный контроль.
     - А, вот оно что... - с непонятным облегчением вздохнула  женщина.  И
подтолкнула к нему мальчишек: - Идите.
     Странно, они даже не прощались. Заранее, наверное, договорились,  что
делать в такой невозможной ситуации. Быстро шли  за  ним,  мимо  солдат  с
поднятым оружием, мимо чужих вагонов. В тамбуре он показал автоматчику три
билета, и тот кивнул. Словно уже и не помнил, что мужчина вышел из  поезда
один.
     В купе было тепло. Или просто казалось, что тепло,  после  предзимней
сырости вокзала. Дети стояли молча, и он заметил, что  за  плечами  у  них
туго набитые зеленые рюкзачки.
     - У нас есть продукты, - тихо сказал младший.
     Жена не ответила. Она рассматривала детей с брезгливым  любопытством,
словно уродливых морских рыб за стеклом аквариума. Они  были  чужими,  они
попали на поезд, не имея никаких прав. Просто потому,  что  имеющие  право
опоздали.
     - Раздевайтесь и ложитесь на полки, - сказал он. - Если что, вы едете
с нами от столицы. Мы - ваши родители. Ясно?
     - Ясно, - сказал младший.
     Старший  уже  раздевался,  стягивая  слой  за  слоем  теплую  одежду.
Пуховик, свитер, джемпер...
     - Быстрее, - сказала жена.
     По коридору уже шли - быстро, но заглядывая в  каждую  дверь.  Щелчки
отпираемых замков подступали все ближе. Дети затихли на полках.
     - Возраст не тот, -  тоскливо  сказала  жена.  -  Надо  было  выбрать
постарше...
     Дверь открылась, и в купе вошел офицер в незнакомой форме.  Брезгливо
поморщился, увидев слякоть на полу.
     - Прогуливались?  -  протяжно  спросил  он.  Не  то  спросил,  не  то
обвинил... - Билеты.
     Секунду  он  вертел  в  руках  картонные  квадратики.   Потом   молча
повернулся и вышел. Щелкнула дверь следующего купе.
     - Все? - тихо спросила жена. И вдруг  совсем  другим,  жестким  тоном
скомандовала: - Одевайтесь! И выходите.
     Он молча взял жену за руку, погладил. И тихо сказал:
     - Могут быть  еще  проверки.  Не  все  ли  равно...  Может,  нам  это
зачтется... там...
     Смешавшись, он замолчал. Где это "там"? На небе? Или в Теплом Краю?
     Жена долго смотрела на него. Потом пожала плечами.
     - Как знаешь.
     И сказала молчаливо ожидающим детям:
     - Чтобы было тихо. У меня болит голова. Сидите, словно вас нет.
     Старший хотел что-то ответить, посмотрел  на  младшего  и  промолчал.
Младший кивнул, несколько раз подряд.
     Поезд тронулся. А за стеклом уже  падал  снег  -  настоящий,  густой,
пушистый, зимний.

3. Накопитель

     Они  стояли  вторые  сутки.   Из   окна   купе   были   видны   горы.
Неправдоподобно высокие, с обмазанными снегом вершинами и серыми тучами на
перевалах.
     - Некоторые идут пешком, - сказал майор.
     Он заглянул погреться - стекло в его купе так и не заменили. Впрочем,
у майора был целый набор "утеплителей" - в обычных бутылках, во фляжках  и
даже в резиновых грелках. Непонятно было лишь, довезет ли  он  до  Теплого
Края хотя бы грамм  алкоголя.  Сейчас  он  принес  бутылку  водки,  и  они
потихоньку пили.  Жена  выпила  полстакана  и  уснула.  "Притворилась",  -
поправил муж себя. А майор, нацеживая в стакан дозу, разъяснял:
     - Туннель один, на  столько  поездов  не  рассчитан.  Говорят,  будут
уплотнять пассажиров. Пусть попробуют... - Он щелкнул пальцами по  кожаной
кобуре с пистолетом. - Я говорил с охраной. Один вагон набит  взрывчаткой,
если что... Мы им устроим уплотнение.  За  все  уже  заплачено.  -  Залпом
выпив, он тяжело помотал головой. Сказал: - Скорей бы уж Теплый Край...
     - А там хорошо? - вдруг спросил с верхней полки старший мальчик.
     - Там тепло, - твердо ответил майор. - Там можно выжить.
     Он встал, потянулся было за недопитой бутылкой,  но  махнул  рукой  и
вышел. Жена тихо сказала вслед:
     - Скотина пьяная... Полпоезда охраны... Еще и в  пассажиры  пролезли.
Вся армия едет греться.
     - Было бы хуже, если бы охраны  оказалось  меньше,  -  возразил  муж.
Выпитая водка принуждала вступиться  за  майора.  -  Нас  бы  выкинули  из
поезда.
     Он полез на верхнюю полку. Лег, закрыл глаза. Тишина.  Ни  снега,  ни
дождя,  ни  ветра.  И  поезд  словно  умер...  Он  повернулся,  глянул  на
мальчишек. Они сидели вдвоем на соседней полке и молча, сосредоточенно ели
что-то из банки. Старший поймал его взгляд, неловко улыбнулся:
     - Будете?
     Он покачал головой. Есть не хотелось.  Ничего  не  хотелось.  Даже  в
Теплый Край... Он поймал себя на том, что впервые подумал  о  Теплом  Крае
без всякой торжественности, просто как о горной долине,  где  будет  тепло
даже во время Зимы.
     В купе опять заглянул майор:
     - Разобрались наконец... В каждый поезд посадят половину  местных.  А
половина останется здесь. Охрана согласилась...
     Майор посмотрел на детей и с ноткой участия спросил:
     - Что будете делать? Отправите  детей?  Мне  поручили  разобраться  с
нашим вагоном. Я пригляжу за ними, если что...
     Муж молчал. А младший мальчик вдруг стал укладывать  разбросанные  на
полке вещи в рюкзачок.
     - Это не наши дети, - твердо сказала жена. - Случайные. И  билеты  не
их.
     - А... - протянул майор. - Тогда проще. В соседнем купе трое своих...
Вот визгу будет...
     Дети молча одевались.
     - Я выйду, гляну, как там... - неуверенно сказал муж.
     - Через двадцать минут поезд тронется, - предупредил майор.  Он  взял
со столика билеты детей и порвал их. Розовые клочки закружились, падая  на
пол. - Розовый снег, - неожиданно изрек майор. Схватился за косяк и  вышел
в коридор. Там уже суетились автоматчики, сортируя пассажиров.
     - Я выйду, - повторил муж и натянул куртку.
     - Не донкихотствуй, - спокойно сказала жена. - Их пристроят. "Красный
Крест", церковь. Говорят, здесь тоже можно выжить. Главное - прокормиться,
а морозы будут слабыми.
     Снаружи было холодно. Лужи на перронах затягивала ледяная корка. Один
поезд  уже  тронулся,  и  возле  крошечного  вокзала  стояла  растерянная,
обомлевшая толпа. Некоторые еще сжимали в руках билеты.
     Он шел вслед за детьми, все порываясь окликнуть их, но  понимал,  что
это ни к чему. Он даже не знал, как  их  звать.  Двадцать  минут...  Какой
здесь, к черту, "Красный Крест"? Какая церковь?
     К детям вдруг подошла женщина: рослая, уверенная, чем-то  похожая  на
их мать. Что-то  спросила,  дети  ответили.  Женщина  посмотрела  на  них,
задумчиво, оценивающе... Сказала, и мужчина расслышал:
     - Ладно, место еще есть. Пойдемте.
     Он догнал ее, взял за руку. Женщина резко  обернулась,  опустив  одну
руку в карман куртки.
     - Куда вы их?
     - В приют.
     Глаза у женщины были внимательные, цепкие.
     - Предупреждаю, взрослых мы не берем. Только детей. Отпустите.
     - У меня билет, я и не прошу... С ними все будет нормально?
     - Да.
     Дети смотрели на него. Младший негромко сказал:
     - Спасибо. Вы езжайте.
     Он стоял и смотрел, как они уходят вслед за  женщиной.  К  маленькому
автобусу, набитому людьми. Там были только дети и женщины, впрочем, женщин
совсем мало.
     Рядом прошел солдат с автоматом. Форма опять была незнакомая, чужая.
     Мужчина повернулся, к нему:
     - Скажите... - На него повернулся автоматный ствол.  Солдат  ждал.  -
Этот приют, куда забирают детей... Кем он организован?
     - Здесь нет приютов, - ответил солдат. Отвернул  автомат  в  сторону.
Продолжил,  почти  дружелюбно:  -  Нет.  Мы  здесь  стояли  месяц,  завтра
отправка. Приютов нет.
     - Но она сказала... - торопливо начал мужчина.
     - Приютов нет. Только предприимчивые  местные  жители.  Говорят,  что
морозы будут  слабыми,  главное  -  запастись  продовольствием.  -  Солдат
погладил оружие рукой в шерстяной перчатке. Добавил: - Стрелять  бы  надо,
но приказа нет... Да и не перестреляешь всех.
     Мужчина побежал. Сначала медленно, потом все быстрее.  Было  холодно.
Зима уже пришла сюда раньше снега, раньше морозов.
     Он догнал женщину у автобуса. Она вела  детей,  крепко  держа  их  за
руки. Мужчина толкнул ее в спину, женщина  качнулась.  Он  вырвал  детские
руки, потянул к себе.
     Женщина  повернулась  и  достала  из  кармана  пистолет.   Маленький,
нестрашный на вид. Мужчина не разбирался в оружии.
     - Уходите! - жестко сказала она. - Или я вас застрелю. Дети уже наши.
     - Нет, - хрипло сказал мужчина. Оглянулся, ища поддержки.  И  увидел,
что  солдат  по-прежнему  стоит  на  перроне,  поглаживая  автомат.  -  Не
посмеете, - уже спокойнее продолжил он. - Вас пристрелят тоже.
     Он повернулся и пошел от набитого детьми автобуса.  Вслед  ему  тихо,
грязно ругались. Но выстрелов не было.
     Сразу несколько поездов тронулось с места. У вагонов началась  давка.
Солдаты не стреляли, они лишь распихивали остающихся прикладами.  Кажется,
пошел и его поезд. Но это уже было неважно.

4. Перевал

     Вначале они обходили мертвых - тех, кто упал  сам  и  кого  убили  по
дороге. Дети пугались, а его мутило от тошнотворного  запаха.  Его  вообще
стало  мутить  от  запаха  мяса  -  даже   консервированного,   сделанного
давным-давно, когда о приходе Зимы еще не знали.
     Потом они шли прямо. Мертвых стало меньше, а  холод  не  давал  телам
разлагаться. К тому же дети перестали бояться трупов, а сил  у  них  стало
меньше.
     Однажды, на привале, старший мальчик спросил:
     - А золото правда пригодилось?
     - Да, - ответил мужчина. - Не знаю, почему его еще ценят...
     Золото было зашито в детские куртки. Кольца, кулоны, цепочки, браслет
с солнечно-желтыми топазами... Они сказали про золото,  когда  он  пытался
обменять свою куртку на сухари или рыбные  консервы.  Мяса  на  вокзальном
рынке было много, и стоило оно дешево.
     Куртку удалось сохранить, и только поэтому он еще был  жив.  В  горах
оказалось очень холодно, а спать приходилось на еловом  лапнике.  Спальник
или палатку купить было невозможно ни за какие деньги или  ценности.  Зато
он купил сухарей и консервов, и теплые шапки из собачьего меха, и пистолет
- настоящее, мужское оружие -  "Магнум".  Одну  обойму  он  расстрелял  по
дороге, учась прицеливаться и гасить мощную, тягучую отдачу. Это оказалось
неожиданно легко. Вторую обойму мужчина выпустил  по  каменистому  склону,
откуда в  них  стреляли  из  дробовика.  Они  услышали  крик,  и  выстрелы
прекратились. Но проверять они не стали.
     Третья, последняя  обойма  ждала  своей  очереди.  Почему-то  мужчина
думал, что она пригодится.
     Когда они дошли до снегов,  стало  совсем  трудно.  Это  был  обычный
горный снег, а не ледяной шлейф идущей по пятам Зимы. Но  все  равно  идти
стало гораздо труднее. Мужчина стал чаще сверяться с картой.  Перевал,  за
которым открывался спуск в Теплый Край, был совсем  рядом,  и  только  это
придавало силы.
     Топливо для костра найти было почти невозможно, наверное, все  сожгли
идущие перед ними. Однажды они легли спать без костра, и на следующее утро
старший мальчик не смог встать. Он не кашлял, и жара у него  не  было.  Но
подняться он не смог.
     Перевал был уже перед ними, затянутый облачным туманом. Мужчина  взял
старшего мальчика на руки и пошел вперед. Младший шел  следом,  и  мужчина
рассеянно думал о том, что надо оборачиваться,  проверять,  не  отстал  ли
ребенок... Но так и не решился проверить. Двоих он унести не мог, пришлось
бы выбирать. А больше всего на свете он ненавидел, когда перед ним вставал
выбор.
     Он шел в тумане, и порой ему казалось, что он слышит шаги за  спиной,
порой - что они исчезли. Мальчик на руках у него изредка  открывал  глаза.
Ему казалось, что он  идет  уже  много  часов  подряд,  но  разум  холодно
опровергал чувства. Он просто не смог бы долго идти со своей ношей.
     Когда идти стало легче, он не сразу понял, что  движется  под  уклон.
Туман вокруг начал редеть неожиданно быстро, над головой проявился вначале
мутный, а потом ослепительно яркий, чистый диск солнца. Он сел на  снег  -
мягкий, рассыпчатый -  и  положил  голову  старшего  мальчика  на  колени.
Мальчик уже не открывал глаз, но,  кажется,  был  жив.  Потом  он  услышал
позади слабые, вязнущие шаги, и младший сел  рядом.  Туман  разрывался  на
полосы и таял.

5. Теплый край

     Когда туман рассеялся и все стало видно, младший мальчик спросил:
     - Это Теплый Край?
     - Да, - сказал мужчина и стал рыться в карманах негнущимися пальцами.
Вначале он нашел спички, потом сигареты, а после этого понял, что и  то  и
другое промокло. Тогда он просто устроился поудобнее и стал смотреть.
     Склон уходил вниз - вначале полого, а затем все более  круто.  Далеко
внизу, ярко-зеленая, цветущая, даже на  вид  теплая,  раскинулась  долина.
Теплый Край. В ней лежал маленький городок, и длинные,  блестящие  стеклом
ряды теплиц, и серые бетонные купола складов. Это действительно был Теплый
Край. На десять-двадцать тысяч человек, теплый край.
     Над городком кружил вертолет - ярко раскрашенный,  нарядный.  Мужчина
удивился было этому, но потом понял, что здесь камуфляж не нужен.
     Туннель, по которому шли в Теплый Край поезда, выходил из  гор  перед
глубоким ущельем. Через ущелье был перекинут мост  -  когда-то  длинный  и
красивый, а сейчас уродливо взорванный  посередине.  Из  туннеля  как  раз
выходил очередной поезд. На обломках моста он начал тормозить, но было уже
поздно. Вначале тепловоз,  а  за  ним  и  вагоны  зеленой  железной  змеей
заструились в ущелье. На дне  ущелья,  пронизанная  струями  горной  реки,
громоздилась куча мятого горелого железа. Вагоны  сыпались,  но  звука  на
таком расстоянии почти не было слышно. Только легкие похлопывания, похожие
на вялые аплодисменты.
     Мужчина посмотрел на младшего мальчика.  Тот  не  видел,  как  падает
поезд. Он смотрел на вертолет, который медленно летел вверх  над  склоном,
ведущим к Теплому Краю. Ниже по склону было множество темных точек -  тех,
кто шел впереди. Некоторые махали  вертолету  руками,  некоторые  начинали
бегать, некоторые оставались неподвижными. Вертолет на  мгновение  зависал
над ними, доносилось слабое постукивание.  Потом  вертолет  летел  дальше.
Движение его приводило человеческие фигурки к  общему  знаменателю  -  они
успокаивались и замирали.
     - Вертолет отвезет нас в Теплый Край? - спросил младший мальчик.
     Мужчина кивнул.
     - Да, конечно. В Теплый Край. Ты лучше ляг и поспи, он  не  скоро  до
нас доберется.
     Мальчик  подполз  к  неподвижному  брату,  лег  ему  на   живот.   Он
действительно хотел спать, он замерз и устал, когда шел  за  мужчиной.  Он
много раз окликал его, просил  подождать,  но  тот  не  слышал...  Мальчик
закрыл глаза. Издали пели вертолетные моторы.
     - У нас получилось куда интереснее, чем на поезде, -  сказал  мальчик
засыпая.
     Мужчина с  удивлением  посмотрел  на  него.  Потом  на  ущелье,  куда
вываливался очередной поезд.
     - Да, - согласился он. - Интереснее.
     "Магнум", такой большой и тяжелый, казался игрушкой  при  взгляде  на
подлетающий вертолет. Но мужчина все-таки держал его в руках.
     Так было интереснее.

В этом городе нет ничего достойного ненависти. Я подумал об  этом,
но мысль вышла вялой и неубедительной. Чушь. При чем здесь достоинство
-- я ненавижу его.
    Последний раз пройдя по квартире, я встал у окна.  Ночь.  Темнота.
Светящееся окно напротив -- оно светится всегда. Каждую ночь,  блуждая
в бетонной  однокомнатной  клетке,  я  вижу  неяркий  свет  за  плотно
задернутыми шторами. И никакого движения. Наверное, там  просто  живет
человек, боящийся темноты.
    Я ее не боюсь.
    Вещи были собраны еще с утра. Рюкзак -- маленький, но  тяжелый.  И
спортивная сумка на ремне, набитая едой,  одеждой  и  тем,  что  могло
понадобиться в первую очередь.
    Присев на  любимый  стул,  отреставрированный  когда-то  в  порыве
энтузиазма, я оглядел квартиру. Стены, залепленные золотистыми обоями.
Бежевый ковер на полу. Маленький телевизор на столике у окна. Кровать,
книжные полки, гардероб. Знакомым у меня нравилось.
    Говорят, очень уютно...
    Я плюнул на пол. Пускай  в  этих  восемнадцати  квадратных  метрах
будет уютно кому-нибудь  другому.  Молодой  семье  с  парочкой  детей,
например.
    Плевок на полу смотрелся по-идиотски. Я вдруг подумал, что  ничего
более  театрального  совершить  не  мог,  и  торопливо  затер   плевок
подошвой. Тоже театрально...
    Чушь. Что бы я сейчас ни делал, все станет глупым и  фальшивым.  И
кормление рыбок в маленьком аквариуме,  и  битье  посуды  на  кухне...
Рыбок, честно говоря, стоило отдать соседям.
    Вытянув ноги, я расположился поудобнее. Ждать можно долго  --  мне
сказали только, что Проводник  придет  ночью.  Точное  время  в  таких
случаях не переспрашивают.
    Вспоминать, чего стоил мне выход на Проводника, не  хотелось.  Так
не вспоминают процесс получения бесплатной  государственной  квартиры.
Гадко, муторно и тяжко. Но я вынес то, что удается немногим.  Я  вышел
на Проводника. Настоящего, неподдельного Проводника Отсюда.
    Вначале было двое фальшивых Проводников. Надо отдать им должное --
специалистов высокой квалификации... Увы, лишь в  выколачивании  денег
из клиента. Потом я вышел на самую настоящую  цепочку  --  вернее,  на
конец ее. Человек, чей родственник воспользовался услугами Проводника,
рассказал мне все, что  знал.  Бесплатно,  может,  просто  из  желания
лишний раз поведать занятную историю. Многие сочли бы ее бредом. Но  я
уже научился отличать правду от лжи.
    Есть в историях о Проводнике детали, которые выделяют их из  массы
мистической чуши. Во-первых -- они непохожи друг  на  друга.  Летающие
тарелки никогда  не  принимают  форму  кастрюли,  снежный  человек  не
забредает на  равнины,  экстрасенсы  важно  рассуждают  о  вампирах  и
донорах биополя. Каждая устоявшаяся ложь боится нарушить свои рамки. О
Проводнике  можно  было  услышать  все  что  угодно.  Имя,  внешность,
обстоятельства прихода, мир, куда он уводил... Во-вторых, я никогда не
встречал  человека,  верящего  в  Проводника.   Миллионы   лечатся   у
экстрасенсов, тысячи наблюдают летающие  тарелки,  сотни  ловят  йети.
Никто из повторяющих истории о Проводнике в него не верил. Говорили  о
друзьях и знакомых, которые -- вот простаки -- верили в него. Я  искал
-- но цепочка тянулась все дальше,  пока  не  кончалась  на  человеке,
который, по всеобщему мнению, верил в  Проводника  --  но,  вот  беда,
куда-то уехал.
    Но в этот раз я ухватился за цепочку.  Выявлял  звенья:  тех,  кто
видел уход Отсюда, тех, кто знал окружение Проводника, тех, кто имел с
ним связь. И настал миг, когда  Последнее  Звено  цепочки  пересчитало
купюры и вялым голосом произнесло:
    -- Проводник придет к вам в ночь с понедельника  на  вторник.  Его
любимая ночь, кстати...
    -- Я могу быть в этом уверен? -- спросил я, цепенея от собственной
наглости. -- Вы отвечаете за... сроки?
    Последнее Звено в цепочке подняло на меня  мутные  глаза.  И  тихо
ответило:
    -- Можете быть абсолютно уверены. Я повторяю слова Проводника.
    В мутных глазах был страх. Не передо  мной  --  удачливым,  но  не
более,  клиентом  Проводника.  Пара  каменнолицых  громил  в  соседней
комнате гарантировала мою вежливость.
    -- И что он обещал за обман? -- поинтересовался я,  чувствуя,  что
останусь безнаказанным.
    -- Смерть, -- очень  спокойно  ответило  Последнее  Звено.  --  Не
беспокойтесь, он придет к вам.
    -- Как он выглядит? -- спросил я, стараясь не замечать появившуюся
охрану. Телепатически их вызвали, что ли?
    -- Как угодно, -- без тени иронии  ответило  Последнее  Звено.  --
Проводите клиента, ребята. Все в порядке.
    И я ушел из резиденции Последнего Звена в сопровождении  вежливых,
воспитанных убийц...
    То, каким оказался путь  к  Проводнику,  меня  не  смущало.  Самое
темное место -- под светильником. Чем больше Храм, тем  многочисленнее
юродивые у входа. То, что Проводник держит в  страхе  свое  окружение,
было куда важнее повадок этого окружения.
    Мне оставалось три дня -- дни абсолютной свободы. То, кем я был  и
как  вел  себя  раньше,  уже  не   имело   значения.   Безликие   тени
телохранителей Последнего  Звена  следовали  за  мной  в  почтительном
отдалении. Я мог пьянствовать  и  устраивать  оргии,  делать  долги  и
осквернять  могилы.  Безликая  охрана  вытащила  бы  меня   из   любой
передряги.  Я  должен  был  присутствовать  в  своем  доме  в  ночь  с
понедельника на  вторник.  Этого  потребовал  Проводник  --  прощающий
облепившей его дряни все, кроме прямого обмана.
    Я не пустился в загул. Полдня заняло писание прощальных  писем  --
всем, кто оставался мне дорог. Их оказалось на удивление много --  вот
только рядом почему-то не было никого. Друзья исчезали из моей жизни и
моего города так постепенно, что я не смог этого осознать.
    Сутки ушли на прощание с девушкой -- той, что чаще других бывала в
моем доме. Полдня -- торопливые, словно срок  уже  истекал,  сборы.  А
потом я просто валялся на кровати, курил, слушал старые  магнитофонные
записи... Мне стало не по  себе,  и  я  всерьез  задумался  об  отзыве
заказа. Это несложно, один телефонный звонок -- и окружение Проводника
начисто забудет мое имя. Но повторно к ним лучше не обращаться.
    Прогулка по городу и короткий просмотр теленовостей привели меня в
чувство. Теперь я просто ждал -- ждал Проводника, который  не  мог  не
явиться...
    Темнота  за  окном  сгустилась  до  предела  и   замерла,   словно
остановленная тусклым звездным светом. Сегодня новолуние  --  случайно
или нет? Говорят, Проводник работает ежедневно... еженощно...  Значит,
на фазы  Луны  и  прочую  астрологическую  чушь  ему...  Проводнику...
наплевать...
    Я дернулся и поднялся со стула. Надо заварить кофе. Окунуть лицо в
холодную воду. И ждать дальше.
    Звякнуло.
    Обернувшись -- сон исчез мгновенно. -- я уставился в окно.  Стекло
перечеркивала змеистая трещина. Со двора бросили камнем  --  несильно,
но прицельно.
    Открывая окно, я чувствовал,  как  взмокли  и  похолодели  ладони.
Смешно... Никогда не считал себя неврастеником.
    Он  стоял  во  дворе  --  на  асфальтовом  пятачке  между  черными
квадратами домов. Темный силуэт, запрокинувший голову,  вглядывающийся
в меня сквозь ночь.
    -- Спускайся, -- негромко сказал Проводник.  В  тишине  голос  был
отчетлив и равнодушен. И не вызывал никаких сомнений. Только Проводник
мог прийти в эту ночь.
    -- Сейчас, -- так же тихо ответил я. -- Минутку...
    -- Спускайся, -- повторил Проводник.  --  Вниз.  Никаких  лестниц.
Можешь найти веревку. Даю тебе восемь минут.
    Вот теперь мне стало страшно. Я понял,  чего  он  хотел.  Об  этом
говорилось во всех  историях  --  правдивых  и  лживых,  без  разницы.
Преодолеть страх, доказать, что действительно должен  уйти...  А  я-то
думал, что моим испытанием станет ночь. Я не боюсь темноты!  Не  боюсь
призрачных теней, тень -- это просто изнанка света.
    Боюсь высоты.
    -- Спускайся, -- равнодушно сказал Проводник. -- Семь минут.

    Веревка была скользкой и не могла быть иной.  Нейлон.  У  меня  не
нашлось времени навязывать на ней узлы... Я болтался на уровне второго
этажа, вцепившись в  ненадежную  раскачивающуюся  нить.  Второй  этаж,
чушь... Кто не прыгал в детстве с  балкона  второго  этажа,  доказывая
свою смелость друзьям и себе самому?
    Я, например, не прыгал...
    Пальцы ослабли,  и  я  заскользил  вниз,  обжигая  ладони,  тщетно
пытаясь затормозить. Асфальт радостно ударил по ногам,  я  присел,  не
выпуская предательской веревки.
    -- Одна минута, -- сказал Проводник. -- Успел.  Теперь  успокойся,
все в порядке. Больше испытаний не будет.
    Рюкзак оттягивал  плечи,  сумка  валялась  рядом.  Хорошо,  что  я
перелил коньяк в солдатскую фляжку. Как чувствовал.  Подняв  сумку,  я
перекинул ее через плечо. И посмотрел на Проводника -- благо он  стоял
рядом.
    Наверное, неподготовленный мог  сойти  с  ума  от  этого  зрелища.
Проводник менялся. Его  лицо  колебалось,  словно  лист  под  порывами
ветра. Он становился то выше, то ниже; одежда его за несколько  секунд
проскакивала все цвета радуги и превращалась в зыбкую  тень.  Конечно,
Проводник  не  был  человеком,  я  знал   это.   Но   таких   реальных
доказательств не ожидал.
    -- Ты очень странный, -- сказал Проводник. --  Сам  не  понимаешь,
что тебе нужно. Закрой глаза и успокойся.
    -- Ты исчезнешь, -- прошептал я. -- Боюсь.
    -- Не исчезну, -- почти ласково, голосом,  пришедшим  из  детства,
ответил Проводник. -- Ты ведь выдержал... почему-то. Закрой глаза.
    Опустившись на колени, я  закрыл  глаза.  Хорошо,  Проводник.  Как
прикажешь. Я слишком долго шел к тебе. Слишком долго учился  верить  в
тебя. Я ненавижу свой город. В нем нет никого, кого можно любить. Если
ты исчезнешь... я просто умру, наверное. В уюте бетонной  квартиры.  В
окружении любимых вещей -- они не люди, они не могут любить  в  ответ.
Пойми меня. Проводник, даже если я сам себя не понимаю. Подскажи,  что
мне нужно. Найди дорогу Отсюда... Ты можешь, я знаю. Я  верю.  Больше,
чем Господу  Богу,  больше,  чем  господину  президенту.  Больше,  чем
друзьям, которые слишком далеко. Ты моя боль и радость, ты моя надежда
и безверие. Я шел к тебе через презрение и насмешки, вежливых подонков
и злых неудачников. Меня не  пьянил  спирт  и  не  отрезвлял  кофе.  Я
смеялся и плакал, был плохим и хорошим. Я читал книги о  потустороннем
мире и разноцветные сборнички фантастики.
    Я шел к тебе, Проводник. Приди же и ты ко мне.
    -- Вставай, -- тихо произнес Проводник. -- Все в порядке.
    Я открыл глаза. Он не исчез, он сидел передо мной. Почти  молодой,
коротко подстриженный, с усталым, измученным  лицом.  Мой  двойник.  Я
сам.
    Проводник...
    --  Лучший  облик,  который  я  смог  использовать,  --   спокойно
разъяснил он. -- Ты не веришь никому, разве что  самому  себе.  Такие,
как ты, обычно находят дорогу сами.
    -- Я не настолько находчив, -- ответил я, глядя в  мутное  зеркало
его лица. -- Мне нужна помощь.
    Проводник кивнул. И посмотрел на снаряжение -- рюкзак и сумку.
    -- Один человек -- один груз, -- с ноткой сочувствия сказал он. --
Выбирай, что тебе важнее.
    -- Я переложу...
    -- Нет.
    Я молча смотрел на туго набитый рюкзак. Потом спросил:
    -- Ты знаешь, что там?
    Проводник кивнул.
    -- Что мне  выбрать?  Что  оставить?  Ответа  не  было.  Проводник
поднялся  и  медленно  пошел  по  улице.  Странно  --  ни  машин,   ни
припозднившихся компаний. Пустая улица, темные окна...
    Подхватив сумку,  я  побежал  следом.  Рюкзак  остался  лежать  на
асфальте -- ценности, способные пригодиться в любом мире,  справочники
и семена растений, маленькая пачка фотографий. Кому-то повезет.
    Проводник шел по улице -- моей собственной расхлябанной  походкой,
в моей  собственной  одежде  --  комбинезоне  защитного  цвета,  таком
нелепом  среди  серого  городского  бетона.  Я  семенил  за  ним,  как
наказанный ребенок за строгим отцом,  не  решаясь  отвести  взгляд  от
болтающейся на плече Проводника спортивной сумки. Ее не было раньше. А
есть ли она на самом деле? И реален ли Проводник?
    --  Вполне  реален,--  ответил  моим  мыслям  Проводник.--  Можешь
потрогать. Если хочешь, я даже дам тебе подзатыльник.
    Он обернулся, улыбаясь моей улыбкой. И рассмеялся -- как неприятно
звучит собственный смех, услышанный со стороны.
    -- Кто ты?
    -- Проводник.
    --Я не о том. Это твоя роль -- а кто ты на деле?
    -- Не знаю. Я был всегда. Для тех, кто хочет уйти, для тех, кто не
может ждать. Сотни,  тысячи  лет.  Богом,  ангелом,  дьяволом,  магом,
шаманом, инопланетным пришельцем,  существом  из  параллельного  мира.
Тем, в кого верили. Я появлялся, когда чувствовал потребность в  себе.
Я провожал людей в любой мир. Видел рай и  ад,  марсианские  каналы  и
обратную сторону Луны. Мне все равно, куда провожать.  Это  не  просто
роль, это моя сущность.
    -- И ты всем это говорил?
    -- Всем, кто  спрашивал.  Были  молчаливые,  незадающие  вопросов,
встречались болтуны, не нуждавшиеся  в  ответах.  Были  легковерные  и
дотошные. Почти все знали, что им нужно. Некоторые, как и ты, не могли
решиться на что-то одно.
    -- И куда же ты меня ведешь?
    -- Не веду -- провожаю. Ты решаешь сам.
    Дальше мы шли молча. Я постепенно успокаивался.  Медленно,  словно
отогреваясь  под  осенним  солнцем  после  холодной  воды  "бархатного
сезона". С Проводником было очень легко --  не  приходилось  замедлять
или ускорять шаги, подстраиваться под его ритм. Он был мной.
    -- Город как мертвый, -- сказал  я,  когда  молчание  переросло  в
тишину.
    -- Он мертв.
    -- Это ты так сделал?
    -- Нет. Ведешь ты, а не я. Эти улицы могли быть заполнены  людьми.
Если бы ты умел их ненавидеть... или любить.
    -- Я умел.
    -- Знаю. Когда-то умел. Помнишь этот дом?
    Я вздрогнул и остановился. Старый дом  в  центре,  на  углу  улиц,
столько лет  уже  носящих  другие  названия.  Третий  этаж,  крошечный
балкон...
    -- Она давно не живет здесь, -- со странной,  неожиданной  злостью
ответил я.
    -- Неправда. Пока ты со мной -- она здесь.
    Окно на третьем этаже засветилось. Слабым светом настольной  лампы
в абажуре из зеленого стекла. Я посмотрел на эмалированную табличку на
стене -- номер  был  прежним.  И  название  улицы  прежним.  А  где-то
неподалеку застучал на рельсах спешащий в парк трамвай.
    -- Ты можешь подняться, -- сказал Проводник. Голос был вкрадчив  и
ласков, скользок и холоден, как змеиная шкура. --  Она  там.  И  снова
будет тот год. Все можно повторить, все переиграть. Входи в подъезд...
    Я сделал шаг -- как загипнотизированный, как приговоренный. Темный
провал подъезда. Выщербленные ступеньки.
    Черный кот на диване, старый телефон на столе...  Кофе  из  чайных
кружек. Коньяк за четырнадцать пятьдесят... Будет теплая осень.
    И холодный декабрь.
    Стук трамвая  затих.  Окно  медленно  угасло.  Буквы  на  табличке
задергались, складываясь в чужое слово.
    -- Пошли, Проводник. Ты слишком  легко  хочешь  отделаться.  Я  не
играю в проигранные игры.
    -- Просто ты нашел меня слишком  поздно,  --  неожиданно  возразил
Проводник. -- Пару лет назад...
    -- Значит, я не хотел тебя найти пару лет назад. Идем.
    Мы шли, и улицы бесплотными  тенями  скользили  вокруг.  Проводник
повесил сумку на другое плечо. И сказал -- то ли жалуясь, то ли просто
обижаясь:
    -- С тобой очень трудно. Ты никак не решишь.
    -- Это твоя сущность --  провожать,  --  злорадно  ответил  я.  --
Терпи.
    -- Может быть, тебе помочь? --  Проводник  обернулся.  И  я  вдруг
понял -- его лицо уже непохоже на мое. Кто-то изменился. Он или я?
    -- Помоги.
    -- Хочешь Верну? Счастливую Верну, где все так, как  должно  быть?
Очень просто -- ты отдашь мне все деньги, всю мелочь из карманов, а  я
вручу билет...
    -- Там слишком хорошо для меня, Проводник.
    -- Понимаю. Тогда настоящий мир -- Земля лишь его тень...
    -- Та самая, которую обычно зовут Отражением?
    -- Да. Интересный мир, красочный и волнующий. Разнообразный...
    На Проводнике теперь был плащ -- черный с  серебристым,  заколотый
серебряной розой. На поясе -- тяжелая шпага. Лицо осталось молодым, но
глаза оказались старыми, тускло-зелеными, пронзительными.
    -- Извини, Корвин, -- сказал я. Мне  действительно  было  жаль  --
нестерпимо, до дрожи в руках --  отказываться.  --  Для  меня  слишком
реальна Земля, твой мир окажется ее тенью.
    -- Уверен?
    Над городом поплыли светящиеся лиловые облака.
    Асфальт под ногами  превратился  в  утоптанную  землю.  В  дощатую
мостовую. В полотно голубых искр.
    Мимо проскакал всадник на угольно-черной лошади.
    -- Уверен, -- ответил я. -- Чуть раньше -- не знаю. Уверен.
    -- Жаль...
    Черное  с  серебром  упало  с  его  плеч.  Облака  угасли.   Вновь
подступила ночь.
    Проводник словно съежился, стал  меньше  ростом.  Теперь  это  был
просто мальчишка лет двенадцати. Я улыбнулся, и он опустил  глаза.  Но
все же спросил, виновато и с робкой надеждой:
    -- Может, ты тоскуешь по детству? Хочешь, я отведу тебя? К  поезду
до станции "Мост"... Или...
    -- Нет. Слишком поздно. Я не  нуждаюсь  в  защите  --  и  не  умею
защищать. К тому же я боюсь высоты. Извини.
    Проводник не стал выше ростом. Но и мальчишкой он больше  не  был.
Так... не взрослый, и не ребенок... полурослик.
    -- Есть вещи куда страшнее высоты, -- хмуро сказал он.  --  Пещеры
Мории...
    Я присел перед хоббитом на колени. И ласково сказал:
    -- Знаешь, я очень тебя любил. И твой  мир  всегда  был  для  меня
настоящим. Проводник расслабился:
    -- Пойдем, это совсем близко. Я хорошо знаю дорогу.
    -- В этом-то вся и беда. Проводник. Ты  уже  слишком  многих  туда
увел. Я боюсь, что мне не хватит места... и уж точно не  найдется  еще
одного Кольца.
    Он снова стал мной -- Проводник Отсюда. Только еще более  усталый,
чем раньше.
    -- Тогда думай сам. Я не стану больше перебирать  варианты.  Решай
-- у тебя целая ночь.
    -- Она скоро кончится, -- сказал я. Мне стало страшно.
    -- Не волнуйся. Со мной ночь может длиться вечно.
    -- А ты не боишься провожать меня целую вечность?
    -- Для меня нет времени. Оно существует для тебя -- ты устанешь  и
захочешь остановиться. Захочешь спать, в конце концов.
    -- Идем.
    Улицы вновь кружили вокруг. Словно мы перебирали  ногами,  а  дома
торопливо ползли мимо.
    -- Мы идем к вокзалу, -- вдруг понял я. -- Все-таки хочешь усадить
меня на поезд?
    -- Нет. Это ты хочешь туда прийти. Тебе  нужен  символ,  этикетка,
образ дороги.
    -- Я просто хочу выпить кофе, -- хмуро возразил я.

    Буфет был пуст. Грязный пол,  залитые  чем-то  столики.  Проводник
подошел к стойке -- мне показалось, что на мгновение за  ней  возникла
бесформенная  тень  буфетчицы,  --  и  вернулся  с   двумя   гранеными
стаканами.
    -- Я заплатил,  --  мимоходом  сказал  он.  --  Кофе  натуральный,
молотый.
    Я недоверчиво принюхался. Кофе, настоящий.  В  вокзальном  буфете.
Хотя чему удивляться, идя с Проводником?
    -- А нормальные чашечки нельзя было взять?
    Проводник пожал плечами:
    -- Мы же не в ресторане... Достать через Тени?
    -- Не надо. -- Я глотнул кофе, в меру горячий  и  слегка  сладкий.
Как положено. -- Не трави душу. Проводник. Я хотел бы туда уйти, но не
могу. Будем считать, что янтарь -- не мой камень.
    -- Эмбер... -- тихо  прошептал  Проводник.  --  Я  часто  провожал
туда... последнее время.
    Он явно не собирался пить свой кофе. Я молча забрал у него стакан,
выпил залпом, как водку, как горькое лекарство.
    -- Это ненадолго тебя взбодрит, -- с жалостью сказал Проводник. --
Решай быстрее. Ищи.
    -- Пойдем, Проводник. Поищем вместе.

    Город давно уже кончился, а ночь все длилась.  Мы  шли  по  горной
дороге, извилистой и крутой. За спиной упавшим на землю сгустком  тьмы
притаился город.
    -- Я показал все, что знал, -- прошептал Проводник. Теперь он  шел
следом, понурившийся и жалкий, утративший всякое сходство со мной.  --
Ты видел счастливые миры, ты видел страшные. Тебе нравилось... иногда.
Остановись, сделай выбор.
    Ноги болели. Я боялся даже подумать, сколько километров мы  прошли
за ночь. Боялся взглянуть на часы и узнать, сколько уже длится ночь.
    -- Тебе хочется спать, -- сказал Проводник. Голос  был  неожиданно
тонким, и я обернулся. За мной брела девушка в потрепанных  джинсах  и
мятой  клетчатой  рубашке.  Со  светлыми  волосами,  разбросанными  по
плечам. С моей сумкой в руке.
    -- А это еще зачем? -- устало спросил я.
    Проводник лениво махнула рукой:
    -- Какая разница? Давай отдохнем.
    Мы уселись прямо на дороге, на теплом шершавом  бетоне.  Я  достал
сигареты, не спрашивая, раскурил пару,  протянул  одну  Проводнику.  И
замер, разглядывая ее лицо в тусклом свете зажигалки.  Язычок  пламени
дрожал между нами, бросаясь от ее лица к моему и обратно. То ли в такт
дыханию, то ли в пересечении взглядов.
    -- Всегда хотел встретиться с такой девушкой, верно?  --  спросила
Проводник. -- Она будет ждать тебя. Здесь или  в  другом  городе.  Где
захочешь.
    Я любовался ею. Молча, сосредоточенно. Нет,  не  было  в  ее  лице
идеальности. Не каждый обернулся бы  вслед.  Эту  девушку  должен  был
любить я.
    -- Очень надеялся, что у тебя хватит ума  не  предлагать  это,  --
сказал я. И понял, что голос дрожит. -- Есть то, чего  нельзя  просить
или искать. Можно лишь ждать... Зря ты это сделал... Зачем?
    Я  снова  сидел  лицом  к  лицу  со  своим  отражением.  Проводник
вздохнул:
    -- Мне было жалко тебя... Но я предложу еще.  Хочешь  стать  таким
же, как я? Проводником. Вечным Проводником отсюда?
    -- Нет. По-моему, ты уже понял, чего я хочу.
    Проводник кивнул. Положил на колени сумку. И печально сказал:
    -- Да, понял. Сразу. Но тебе понадобилась  ночь  --  очень  долгая
ночь, чтобы понять самому.
    -- Да! -- Я засмеялся, понимая, как не нужен сейчас смех.  --  Мне
нужна очень долгая ночь, Проводник. Вечный покой.  Тишина.  Ты  пришел
слишком поздно, чтобы привести меня куда-то. Я способен лишь уйти.
    -- Но не всем для этого нужен проводник. -- Они верят  в  покой  и
тишину. А я боюсь, что их может не оказаться там.
    -- Я помогу тебе, -- сказал он. -- Сейчас... Это несложно.
    Он опять изменился. Неуловимо для глаз -- да и слишком темно  было
вокруг. Но я знал, кем он теперь стал.
    -- Это всего лишь оболочка, -- прошептал я, потому что теперь  мне
стало совсем грустно. -- И все равно -- не смей!
    -- Тебе не будет больно, -- сказал Проводник. А может -- и  не  он
сам. Желтая змейка скользнула с его тонкого запястья и заструилась  ко
мне по асфальту. Малыш с волосами цвета спелой пшеницы смотрел на меня
глазами Проводника. -- Я знаю, все случится очень быстро.  Она  унесет
тебя дальше, чем смог бы увести я...
    -- Какой из тебя, к чертовой матери, Маленький Принц, --  прошипел
я. И  ударил  каблуком  по  змейке,  чей  укус  убивает  в  полминуты.
Наверное, она непривычно чувствовала себя  на  дороге.  Ей  нужен  был
мягкий песок пустыни -- для быстрого рывка, для маскировки.
    -- Мы пришли к началу конца, Проводник. Сбрасывай этот  облик!  Не
смей в нем оставаться!
    Встав лицом друг к другу, мы положили руки  на  сумки.  Одинаковым
движением  раздернули  "молнии"  застежек.  Сдвинули   мягкую   шерсть
свитеров. И взялись за теплый металл.
    -- Ты знаешь, чего я хочу. Проводник. И знаешь свой долг --  вести
меня до конца.
    Я рассмеялся:
    -- Провожай меня в никуда, Проводник!  В  долгую  ночь,  в  вечный
покой. Я подарю тебе отдых -- ты заслужил его за тысячи лет. Провожай!
    -- Но почему? --  Его  голос  охрип,  как  у  меня  при  страхе  и
волнении. -- Зачем тебе я? За что?
    -- А ты не понимаешь?
    Он знал. Проводник понимал все -- он снова был мной. Но я  говорил
-- для самого себя.
    -- За что? За все, Проводник. За то,  что  ты  есть.  За  слухи  и
разговоры. За веру в то, что можно Уйти Отсюда. За всех, кого ты увел.
За всех, чьи маски надел, за всех, чьи мысли украл. За меня.
    Он пятился, а я шел, отжимая его к обочине, к обрыву, под  которым
лежал мертвый город. Пистолет был  в  моей  руке,  но  это  не  играло
никакой роли. Проводника не убьет падение или пуля. Его  нельзя  убить
--  он  не  человек.  Его  можно  лишь  увести  в  никуда.  Он  должен
сопровождать, он не вправе отказаться. Это сущность, а не роль -- быть
Проводником.
    -- Мы слишком верили в тебя, чтобы любить и ненавидеть. Ты  научил
нас бегству, Проводник. Ты научил нас прятаться от мира,  который  мог
измениться. Ты увел нас в волшебные сказки, в яркие сны.  Ты  заставил
верить в чужие мечты и повторять не свои  слова.  Ты  сделал  фантазии
реальностями -- лишив их наш мир. Ты наркотик -- Проводник Отсюда.
    -- Ты не понимаешь, чем это будет  --  такой  уход,  --  Проводник
вдруг улыбнулся. Он  стоял  на  краю  обрыва,  отступать  дальше  было
некуда. -- Это не вечный покой и беспамятство  --ты  же  не  веришь  в
смерть. Это будет бесконечной темнотой...
    Он сделал паузу.
    -- ...и вечным падением. В никуда, как ты хочешь. В бесконечность.
    Я вдруг почувствовал, какой здесь ветер.  На  обочине  дороги,  на
краю обрыва.  Сколько  метров  --  десять,  двадцать?  Ерунда.  Падать
бесконечно -- как это? На что похоже? На вечный страх? Можно ли к нему
привыкнуть? Ведь привыкают же к боли.
    -- Падать вместе с тобой? -- спросил я.  Проводник  кивнул.  Страх
его был настоящим. Таким же, как мой.
    --  Пойдем,  Проводник.  И  не  надо  предлагать  альтернатив.  Не
поможет.
    -- Знал, -- вдруг проговорил он. -- Всегда знал, что  однажды  так
случится. Что придется провожать в вечность, в никуда.
    -- Это твоя суть.
    Проводник медленно достал из сумки копию моего пистолета.  Нацелил
-- прямо в грудь.
    -- Тебе приходилось убивать? -- спросил  я.  И  Проводник  ответил
голосом Маленького Принца, беседующего со змеей:
    -- Да. Тех, для кого это было дорогой Отсюда. Но они не  требовали
их провожать.
    -- Идем, -- сказал я. И  пистолет  в  руках  Проводника  дернулся,
выбрасывая желтый язычок пламени.  Меня  ударило  в  грудь,  бросая  с
откоса, и пальцы сжались, заставляя мой пистолет ответить.
    Город внизу вспыхнул желтыми огнями  окон.  Я  падал,  слыша,  как
затихает стук колес -- то ли трамвая из  прошлого,  то  ли  поезда  до
станции "Мост". В небе пронеслись и угасли лиловые облака.  Сомкнулась
темнота, и в ней потонули звуки -- то ли шорох рвущейся бумаги, то  ли
треск сминаемой кинопленки.
    Остались лишь темнота и падение.
    Я не боюсь темноты.

Почему меня вновь и вновь тянет сюда? Не знаю. В старину говорили -
тянет на место преступления. Но ведь я не преступник. Или, все-таки... Не
знаю. Но каждый год, в сентябре, когда на деревьях желтеет листва, я беру
отпуск, еду в космопорт, фрахтую яхту звездного класса и лечу к одиночной
звезде КМ-15.
...Она находится почти ровно на середине пути от Земли к Лотану.
Потому-то я вынырнул тогда из подпространства. Мне надоели яркие
пластиковые стены, мне надоела серая муть в иллюминаторах. Я решил выйти в
обычный космос. Тем более, что и предлог для этого был подходящий -
звезда, в районе которой я пролетал, почти не исследовалась.
Я устроился в пилотском кресле, пристегнул полтора десятка ремней и
ремешков. Автоматы проверили исправность корабля, киберпилот снизил
скорость до световой. И мгновенно давление гиперполя выбросило корабль в
обычное пространство.
В тот миг я ничего не понял - экраны залила ослепительная вспышка, по
приборам забегали красные огоньки. Потом все пришло в норму, лишь счетчик
энергии показывал резкое снижение накопленной кораблем мощности. А так все
было в порядке - черный, пустынный космос, тускло-желтая звезда и
астероидная муть, заменяющая ей планеты. Красиво. Но мне было не до
красоты.
Я прокрутил пленку видеозаписи и включил замедленное воспроизведение.
И увидел, как что-то округлое и блестящее тонет в пламени аннигиляции в
какой-то тысяче километров по курсу корабля. Автоматы действовали строго
по инструкции - заметив в момент выхода перед кораблем непонятное тело,
уничтожили его. Иначе, врезавшись в него на околосветовой скорости...
Разумеется, окажись перед кораблем другой корабль, автоматы увели бы
меня обратно в подпространство. Но то, что было перед нами, не походило на
земные или лотанские звездолеты. Честно говоря, это мог быть просто
астероид. Или какой-нибудь старый маяк, оставленный здесь людьми или
пилигримами...
Но была и третья возможность. Инопланетный корабль, не значащийся в
компьютерном каталоге. Тогда я становился пусть невольным, но убийцей.
Меня снова и снова тянет сюда. Я неделями кружу вокруг забытой Богом
звезды. Иногда я почти верю, что стал причиной смерти разумных существ.
Ведь серебристое тело, неясный контур которого сохранили кристаллики
видеопленки, так похоже на звездолет... И весь вопрос лишь в том, как
могли пересечься наши пути. Вероятность совпадения настолько ничтожна, что
ее можно не принимать в расчет. Если чужак тоже вынырнул из
подпространства полюбоваться на незнакомую звезду, то слишком уж
невероятно наше появление в одном месте и в одно время. Разве, что он
летал вокруг звезды порядочный срок... Но что, что ему тут делать? Здесь
нет ни планет, ни разума. Что же заставляло чужой звездолет кружить по
смертельной орбите, ожидая моего появления? Что?
Мой отпуск кончается - увы, даже относительное время порой слишком
реально. Близится к концу и поиск. Ничего интересного нет среди астероидов
мертвой звезды. Это, наверное, был все-таки не корабль... Я устроился в
пилотском кресле и пристегнул полтора десятка ремней и ремешков. Автоматы
начали проверку корабля. И в этот миг по экранам разлилась фиолетовая
вспышка. Кто-то выходил из подпространства. Рядом, совсем рядом... Я
положил руку на пульт, блокируя охраняющие системы. Быть может, чужак
пройдет мимо. Но в глубине души я не верю в это. Час пришел, и пути
пересеклись снова. Это - как расплата. Я знаю теперь, что тянуло
инопланетчика к этой звезде, к мертвой красоте, застывшей в космосе.
Совесть.
...Меня снова и снова тянет туда. Почему? В старину говорили - тянет
на место преступления. Но ведь я не преступник. Или, все-таки... Не знаю.
Но каждое двоесолнцие, когда зеленый диск Большой звезды наплывает на ослепительную белую точку Малой, в отпочковываюсь от семейного дерева,
втягиваю корни и качусь к далекому полю космодрома, чтобы вновь стартовать
к одиночной звезде...

Девушкa шлa мне нaвстречу. Я дaже не успел всмотреться в ее глaзa, голубые, кaк лишенное озонa небо Антaрктиды, не успел рaзглядеть улыбки, способной укротить голодного тигрa. Я понял - это Онa. Тa, которую я искaл всю жизнь, все двaдцaть двa годa.

А девушкa проходилa мимо. Онa шлa, погруженнaя в свои мысли, и дaже не смотрелa в мою сторону. Еще мгновение - и мы нaвсегдa рaзойдемся в огромном городе. И я нaчaл действовaть.

Был очень жaркий день, улицa кипелa прохожими. Это осложняло ситуaцию, но я все же решился. Зaкрыл глaзa, произнес формулу переходa. И мгновенно окaзaлся в пятом измерении. Здесь было тихо, сыро и уютно. Пятимерные существa скользили срaзу в двух нaпрaвлениях, не обрaщaя нa меня никaкого внимaния. Я для них был чем-то вроде мелового рисункa нa aсфaльте. Оглядевшись, я приступил к выполнению своего плaнa. Порвaл пaрочку силовых линий, искaзил несколько полей. И вернулся в нaш мир.

Жaрa остaлaсь, и улицa, зaполненнaя прохожими, никудa не делaсь. Но девушкa, с которой мы уже рaзминулись, сновa шлa мне нaвстречу - мои мaнипуляции в пятом измерении искривили прострaнство. Увы. И нa этот рaз онa не посмотрелa нa меня.

Я опять вернулся в пятое измерение. Сновa искривил прострaнство. И еще рaз И еще. Девушкa, не зaмечaя этого, теперь ходилa вокруг меня по кругу. Но по-прежнему не смотрелa в мою сторону.

Тогдa я искривил прострaнство тaк, что мы неминуемо должны были столкнуться. Вернулся нa улицу - и почувствовaл холодок в груди.

Высотный дом невдaлеке не выдерживaл искривлений прострaнствa и теперь рaзвaливaлся. Двa или три верхних этaжa уже летели вниз. Но прежде чем обломки стен коснулись aсфaльтa, я произнес зaклятие временного переходa. И окaзaлся в прошлом, в сaмом рaзгaре зaстойного времени. Улицa былa почти тa же, но высотный дом только строился. Нa ходу обретaя невидимость, я нaпрaвился к стройке.

Понaдобилось несколько минут, чтобы во всем рaзобрaться - прорaб Михaйлов мaшинaми воровaл бетон.

Неудивительно, что через десять лет дом не выдержaл зaурядного искривления прострaнствa…

Я отпрaвился в соседнее СМУ. Тaм мне пришлось перевоплотиться в бригaдирa монтaжников Петрa Зубило и выступить с почином: "Высотным домaм - высокую гaрaнтию". Почин поддержaли в высоких кругaх. ОБХСС проверил рaботу прорaбa Михaйловa.

Прорaб получил десять лет с конфискaцией, a дом был построен из кaчественного цементa. Убедившись в этом, я вернулся обрaтно.

Теперь дом не рaссыпaлся, a девушкa шлa мне нaвстречу.

Столкновение было неизбежным, и мы действительно столкнулись.

- Извините, - не поднимaя глaз, скaзaлa девушкa. И прошлa дaльше…

Не думaйте, что я пaл духом. Кaк бы не тaк. Волевым усилием я сгреб нaд Атлaнтическим океaном несколько дождевых туч и рaзвесил их нaд городом. Полил дождь, смывaя жaру, бензиновую вонь.

Мaтериaлизовaв из воздухa крaсивый японский зонтик, я подошел к девушке:

- Вы вымокнете, рaзрешите, я вaс провожу.

- Я люблю ходить под дождем.

Нa этот рaз онa взглянулa нa меня, но без всякого интересa.

И меня осенило: a вдруг ей просто не нрaвятся тaкие, кaк я - мaленькие, толстые, рыжеволосые мужчины?

В школе мaгов (я зaбыл объяснить, что когдa-то учился тaм) имелся специaльный курс - глубокое проникновение в прошлое. Сейчaс я решил испробовaть это рисковaнное, но сильнодействующее средство. И новое зaклятие отпрaвило меня в конец девятнaдцaтого векa.

В то время прaпрaдед встреченной мною незнaкомки служил корнетом в кaвaлерийском полку. Я поступил в тот же полк, сдружился с корнетом и однaжды, глубокой ночью, передвинул в его седьмой хромосоме aдениновое основaние со сто тридцaть шестого виткa спирaли ДНК нa двести четырнaдцaтый. Результaтом этого должнa былa стaть любовь прaпрaвнучки корнетa к невысоким, полным и рыжеволосым мужчинaм.

Сознaю, что это был очень дaже неэтичный поступок, но инaче я не мог…

Вернувшись, я попaл под проливной дождь. Искривление прострaнствa тоже продолжaлось, и девушкa ходилa вокруг меня. Но не однa.

Привстaвaя нa цыпочки, нaд ней нес зонт юношa - еще более невысокий, полный и рыжий, чем я сaм.

Рядом с ним у меня не было никaких шaнсов.

Зaдрожaвшим голосом я произнес формулу Исходной Ситуaции. И все вернулось нa круги своя. Прострaнство выпрямилось, тучи с гулом унеслись к Атлaнтике, девушкa в полном одиночестве шлa мне нaвстречу, высотный дом держaлся не нa бетоне, a нa честном слове прорaбa Михaйловa.

У меня остaвaлся последний шaнс. И я рискнул. Когдa мы с незнaкомкой порaвнялись, я небрежно произнес:

- Здрaвствуй!

Онa удивленно поднялa брови. Спросилa:

- Рaзве мы знaкомы?

- Нет, - бледнея, ответил я. - Но может быть, мы познaкомимся?

Девушкa рaссмеялaсь. И скaзaлa:

- Дaвaйте. А то вы уже полчaсa ходите вокруг меня кругaми!

Рaсскaзaть тебе, внучек, кaк жили люди в стaрину? Ну сaдись, слушaй. Сел? А вот в стaрые временa ты бы не смог где хочешь сесть. Пришлось бы идти зa стулом... Нет, сaм стул не пришел бы и под тебя не подлез. Нет, не неиспрaвный. Стулья рaньше совсем не ходили. Они были неподвижные, кaк... кaк пеньки! Помнишь, мы видели с тобой в пaрке пенек? Нет, дерево - это высокое и с веткaми. Вспомнил? Тaк вот, всю мебель рaньше делaли из деревa... Прaвильно, потому их и не остaлось. В кaждом доме было несколько стульев. А если их не хвaтaло, то шли к соседям и просили одолжить. Дaлеко? Нет, это сейчaс до соседей идти дaлеко - через двa шоссе и через путепровод. А рaньше люди жили рядом друг с другом. Иногдa дaже строили большие, высокие домa, где жили срaзу сто человек. Или больше? Зaбыл... Кaкие высокие? Пять этaжей, девять, двaдцaть... И зря смеешься, внучек! Это сейчaс зaпрещено строить выше трех этaжей, чтобы люди не боялись высоты. А рaньше - строили! Я сaм жил нa восьмом... Дa, прaдедушкa смелый! И пaмять у него хорошaя. Кaк мы поднимaлись нa двaдцaтый этaж? В лифте. Лифт - это мaшинa тaкaя, вроде подъемного крaнa внутри домa. Кaк ночью поднимaлись? Тоже нa лифте... Нет, лифт не спaл. Нет, лифт не возмущaлся и в комиссию по прaвaм мaшин не жaловaлся. А он был нерaзумный, у него были только мотор и кнопки, и рaботaл он всегдa, если не ломaлся... Дедушкa не рaбовлaделец! У нaс все мaшины были нерaзумные! Дa, и пылесос. А он все подряд зaсaсывaл, приходилось быть внимaтельным... Зaто он никогдa, слышишь, никогдa не говорил: "Ходите тут, a мне убирaть!" И стирaльнaя мaшинa тоже думaть не умелa. Зaто онa не возмущaлaсь, что у рубaшки воротничок грязный!

Нет, нет, дедушкa не рaзволновaлся! Что знaчит - aптечкa пришлa? Может, онa послушaть пришлa, ей ведь тоже интересно! Кыш! Нет, мне не нaдо успокоительного!

Что еще было интересное? В кaждом доме былa кухня. Кухня - это место, где готовят еду. Нет, это питaтельные тaблетки нaдо только нaмочить водой. А еду резaли, жaрили, вaрили, клaли в тaрелки, ели ложкaми и вилкaми... Вилки - это тaкие метaллические пaлочки нa ручке, острые... Дa, мы были смелые. Берешь, бывaло, кусок мясa... Нет, внучек, дедушкa не людоед. Что мы ели, это вы в школе будете проходить, в стaрших клaссaх... Тaк вот, нa кухне мы готовили еду и ели, в спaльне - спaли, в гостиной - гостей принимaли. Зaчем отдельные комнaты? Тaк я же говорю, мебель тогдa былa глупaя, стоялa где стоит. Это сейчaс онa из стенок вылезaет... зaрaзa...

Тaк вот, было в доме несколько комнaт. В кaждой комнaте было окно, и стояло оно нa одном и том же месте. Это сейчaс ты пaльчиком ткнул, и стенкa стaлa прозрaчнaя. Не бaлуйся! А мы окнa зaвешивaли шторaми, и тогдa в них никто не зaглядывaл... Еще в комнaтaх были бaтaреи. В бaтaреях теклa горячaя водa, и в доме стaновилось тепло... Это сейчaс - везде жaрко. А рaньше климaт был другой, домa приходилось греть. В некоторых домaх дaже рaзжигaли огонь. Дa, конечно, нaстоящий. В нем жгли куски деревьев... ну дa, ты же видел пенек... Нет, воду мы в ведрaх не носили. У нaс был водопровод. Мы могли открыть крaн - совсем кaк сейчaс - и нaбрaть воды. Полную вaнну воды... вaннa - это тaкaя большaя посудинa с водой, в ней можно было лежaть и мыться... Нет, дедушкa не плaчет. Дедушкa просто грустит по вaнне! Дедушкa не любит протирaться гигиеническими сaлфеткaми... рaньше было много воды, и глупый дедушкa привык ею мыться...

Тaк мы и жили. Утром встaвaли с кровaтей и шли нa кухню. Резaли кусок мясa и жaрили нa огне. Потом втыкaли в мясо вилки и зaсовывaли это мясо в рот. Нет, никто себе язык не протыкaл, кaк-то спрaвлялись... Потом мы выходили из одного домa и шли в другой. Тaм рaботaли. Потом сновa шли домой. Если лифт рaботaл, то ехaли нa лифте. Зaдергивaли нa окне штору. Если было холодно, то рaзжигaли огонь. Или сaдились вокруг бaтaреи и грелись...

Что ты плaчешь, внучек? Не нaдо плaкaть, это былa очень отстaлaя жизнь... Не плaчь, a то пылесос уже зовет aптечку! Не плaчь, внучек, дедушкa все придумaл! Никогдa тaк люди не жили, никогдa! Это все - скaзкa!

Сжимая в одной руке надкушенный бутерброд, а в другой - бутылку кефира, черт озирался по сторонам. Выглядел он вполне заурядно - мятый старомодный костюм, шелковая рубашка, тупоносые туфли, галстук лопатой. Все черное, только на галстуке алые языки пламени. Если бы не рожки, проглядывающие сквозь аккуратную прическу и свешивающийся сзади хвост, черт походил бы на человека.
Толик отрешенно подумал, что в зале истории средних веков городского музея черт в костюме и при галстуке выглядит даже излишне модерново. Ему больше пошел бы сюртук или фрак.
- Что за напасть... - выплевывая недопрожеванный бутерброд, изрек черт. Аккуратно поставил бутылку с кефиром на пол, покосился на Анатолия и попробовал длинным желтым ногтем меловую линию пентаграммы. В ноготь ударила искра. Черт пискнул и засунул палец в рот.
- Я думал, хвост будет длиннее, - сказал Толик.
Черт вздохнул, достал из кармана безупречно чистый носовой платок, постелил на пол. Положил на платок бутерброд. Легко подпрыгнул и коснулся свободной рукой потолка - высокого музейного потолка, до которого было метра четыре.
На этот раз искра была побольше. Черт захныкал, засунул в рот второй палец.
- В подвале тоже пентаграмма, - предупредил Толик.
- Обычно про пол и потолок забывают, - горько сказал черт. - Вы, люди, склонны к плоскостному мышлению...
Толик торжествующе усмехнулся. Покосился на шпаргалку и произнес:
- Итак, именем сил подвластных мне и именем сил неподвластных, равно как именем сил известных и неизвестных, заклинаю тебя оставаться на этом месте, огражденном линиями пентаграммы, повиноваться и служить мне до тех пор, пока я сам, явно и без принуждения, не отпущу тебя на свободу.
Черт слушал внимательно, но от колкости не удержался:
- Заучить не мог? По бумажке читаешь?
- Не хотелось бы ошибиться в единой букве, - серьезно ответил Толик. - Итак, приступим?
Вздохнув, черт уселся на пол и сказал:
- Расставим точки над i?
- Конечно.
- Ты вызвал не демона. Ты вызвал черта. Это гораздо серьезнее, молодой человек. Демон рано или поздно растерзал бы тебя. А я тебя обману - и заберу душу. Так что... зря, зря.
- У меня не было заклинания для вызова демона.
- Хочешь? - черт засунул руку в карман. - Ты меня отпустишь, а я дам тебе заклинание по вызову демона. Все то же самое, только последствия менее неприятные.
- А что случится с моей душой за вызов демона?
Черт захихикал.
- Соображаешь... Мне она достанется.
- Тогда я отклоняю твое предложение.
- Хорошо, продолжим, - черт с тоской посмотрел на бутылку кефира. Внезапно вспылил: - Ну почему я? Почему именно я? Сто восемь лет никто не призывал чертей. Наигрались, успокоились, поняли, что нечистую силу не обмануть. И вот те раз - дежурство к концу подходит, решил подкрепиться, а тут ты со своей пентаграммой!
- Дежурство долгое?
- Не... - черт скривился. - Год через два. Месяц оставался...
- Сочувствую. Но помочь ничем не могу.
- Итак, вы вызвали нечистую силу, - сухо и официально произнес черт. - Поздравляю. Вы должны принять или отклонить лицензионное соглашение.
- Зачитывай.
Черт сверкнул глазами и отчеканил:
- Принимая условия настоящего лицензионного соглашения стороны берут на себя следующие обязательства. Первое. Нечистая сила, в дальнейшем - черт, обязуется исполнять любые желания клиента, касающиеся мирских дел. Все желания выполняются буквально. Желание должно быть высказано вслух и принимается к исполнению после произнесения слов "желание высказано, приступить к исполнению". Если формулировка желания допускает двоякое и более толкование, то черт вправе выполнять желание так, как ему угодно. Второе. Человек, в дальнейшем - клиент, обязуется предоставить свою бессмертную душу в вечное пользование черту, если выполнение желаний приведет к смерти клиента. Данное соглашение заключается на свой страх и риск и может быть дополнено взаимно согласованными условиями.
Анатолий кивнул. Текст лицензионного соглашения был ему знаком.
- Дополнения к лицензионному договору, - сказал он. - Первое. Язык, на котором формулируется желание - русский.
- Русский язык нелицензирован, - буркнул черт.
- Это еще с какого перепугу? Язык формулировки желаний - русский!
- Хорошо, - кивнул черт. - Хотя по умолчанию у нас принят суахили.
- Второе. Желания клиента включают в себя влияние на людей...
- Нет, нет и нет! - черт вскочил. - Не могу. Запрещено! Это уже вмешательство в чужие души, не могу!
В общем-то, Анатолий и не надеялся, что этот пункт пройдет. Но проверить стоило.
- Ладно. Второе дополнение. Клиент получает бессмертие, которое включает в себя как полное биологическое здоровье и прекращение процесса старения, так и полную защиту от несчастных случаев, стихийных бедствий, эпидемий, агрессивных действий третьих лиц, а также всех подобных не перечисленных выше происшествий, прямо или косвенно ведущих к прекращению существования клиента или нарушению его здоровья.
- Ты не юрист? - спросил черт.
- Нет. Студент-историк.
- Понятно. Манускрипт раскопал где-нибудь в архиве... - черт кивнул. - Случается. А как в музей проник? Зачем этот унылый средневековый колорит?
- Я здесь подрабатываю. Ночным сторожем. Итак, второе дополнение?
Черт понимающе кивнул и сварливо ответил:
- Что вам всем сдалось это бессмертие? Хорошо, второй пункт принимается с дополнением: "за исключением случаев, когда вред существованию и здоровью клиента причинен исполнением желаний клиента". Иначе, сам понимаешь, мне нет никакого интереса.
- Ты, конечно, будешь очень стараться, чтобы такой вред случился?
Черт усмехнулся.
- Третье дополнение, - сказал Анатолий. - Штрафные санкции. Если черт не сумеет выполнить какое-либо желание клиента, то договор считается односторонне расторгнутым со стороны клиента. Черт обязан и в дальнейшем выполнять все желания клиента, однако никаких прав на бессмертную душу клиента у него в дальнейшем уже не возникает. Договор также считается расторгнутым, если черт не сумеет поймать клиента на неточной формулировке до скончания времен.
Черт помотал головой.
- А придется, - сказал Анатолий. - Иначе для меня теряется весь смысл. Ты ведь рано или поздно меня подловишь на некорректно сформулированном желании...
Черт кивнул.
- И я буду обречен на вечные муки. Зачем мне такая радость? Нет, у меня должен быть шанс выиграть. Иначе неспортивно.
- Многого просишь... - пробормотал черт.
- Неужели сомневаешься в своей способности исполнить мои желания?
- Не сомневаюсь. Контракт составляли лучшие специалисты.
- Ну?
- Хорошо, третье дополнение принято. Что еще?
- Четвертое дополнение. Черт обязан не предпринимать никаких действий, ограничивающих свободу клиента или процесс его свободного волеизъявления. Черт также не должен компрометировать клиента, в том числе и путем разглашения факта существования договора.
- Это уже лишнее, - черт пожал плечами. - Насчет разглашения - у нас у самих с этим строго. С меня шкуру сдерут, если вдруг... А насчет свободы... Допустим, устрою я землетрясение, завалю это здание камнями, что из того? Ты все равно уцелеешь и потребуешь вытащить себя на поверхность.
- А вдруг у меня рот окажется песком забит?
- Перестраховщик, - презрительно сказал черт. - Хорошо, принято твое четвертое дополнение.
- Пятое. Черт осуществляет техническую поддержку все время действие договора. Черт обязан явиться по желанию клиента в видимом только клиенту облике и объяснить последствия возможных действий клиента, ничего не утаивая и не вводя клиента в заблуждение. По первому же требованию клиента черт обязан исчезнуть и не докучать своим присутствием.
- Сурово, - черт покачал головой. - Подготовился, да? Хорошо, принято.
- Подписываем, - решил Анатолий.
Черт порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил несколько сложенных листков. Быстро проглядел их, выбрал два листа и щелчком отправил по полу Анатолию.
- Внеси дополнения, - сказал Анатолий.
- Зачем? Стандартная форма номер восемь. Неужели ты думаешь, что твои дополнения столь оригинальны?
Толик поднял один лист, развернул. Отпечатанный типографским способом бланк был озаглавлен "Договор Человека с Нечистой Силой. Вариант восемь".
Дополнения и в самом деле совпадали.
- Кровью, или можно шариковой ручкой?
- Лучше бы кровью... - замялся черт. - У нас такие ретрограды сидят... Нет, в крайнем случае...
Анатолий молча достал из склянки со спиртом иглу, уколол палец и, окуная гусиное перышко в кровь, подписал бланки. Вернул их черту вместе с чистой иглой и еще одним пером. Черт, высунув кончик языка, подписал договор и перебросил через пентаграмму один экземпляр.
- Дело сделано, - задумчиво сказал Анатолий, пряча бланк в карман. - Может, спрыснем подписание.
- Не пью, - черт осклабился. - И тебе не советую. По пьяной лавочке всегда и залетают. Такие желания высказывают, что ой-ей-ей... Могу идти?
- А пентаграмму стирать не обязательно?
- Теперь - нет. Договор же подписан. Слушай, где ты такой качественный мел взял? Палец до сих пор болит!
- В духовной семинарии.
- Хитрец... - черт погрозил ему пальцем. - Мой тебе совет. Можно сказать - устное дополнение. Если пообещаешь не пытаться меня обмануть, то я тоже... отнесусь к тебе с пониманием. Весь срок, что тебе изначально был отпущен, не трону. Даже если пожелаешь чего-нибудь необдуманно - ловить на слове не стану. И тебе хорошо - будешь словно сыр в масле кататься. И мне спокойнее.
- Спасибо, но я постараюсь выкрутиться.
- Это желание? - хихикнул черт.
- Фиг тебе! Это фигура речи. Лучше скажи, почему у тебя такой короткий хвост?
- Ты что, много чертей повидал? Нормальный хвост.
- Я ведь могу и пожелать, чтобы ты ответил...
- Купировали в детстве. Длинные хвосты давно не в моде.
На прощание черт смерил Анатолия обиженным взглядом, погрозил пальцем - и исчез. Через мгновение в воздухе возникла кисть руки, пошарила, сгребла бутерброд, бутылку кефира и исчезла.
А Толик пошел за заранее приготовленной тряпкой и ведром воды - стереть с пола пентаграмму. Для бедного студента работа ночным сторожем в музее очень важна.

Первый раз черт появился через месяц. Анатолий стоял на балконе и смотрел вниз, когда за левым, как положено, плечом послышалось деликатное покашливание.
- Чего тебе? - спросил Толик.
- Тебя гложут сомнения? Ты раскаиваешься в совершенном и хочешь покончить самоубийством? - с надеждой спросил черт.
Толик засмеялся.
- А, понимаю... - черт по-свойски обнял Толика за плечи и посмотрел вниз. - Красивая девчонка, ты прав! Хочешь ее?
- Ты ведь не можешь влиять на души людей.
- Ну и что? Большой букет белых роз - она любит белые... тьфу, что за пошлость! Потом подкатываешь на новеньком "Бентли"...
- У меня и велосипеда-то нет.
- Будет! Ты чего, клиент?
- Будет, - согласился Толик, не отрывая взгляда от девушки. - Я не спешу.
- Ну? Давай, формулируй. Обещаю, в этот раз не стану ловить тебя на деталях! Итак, тебе нужен букет из девяносто девяти белых неколючих роз, оформленный на тебя и не числящийся в розыске исправный автомобиль...
- Изыди, - приказал Толик и черт, возмущенно крякнув, исчез.
В последующие годы черт появлялся регулярно.

Профессор, доктор исторических наук, автор многочисленных монографий по истории средних веков, сидел в своем кабинете перед зеркалом и гримировался. Для пятидесяти лет он выглядел неприлично молодо. Честно говоря, без грима он выглядел на тридцать с небольшим. А если бы не проведенная когда-то пластическая операция, то он выглядел бы на двадцать.
- Все равно твой вид внушает подозрения, - злобно сказал черт, материализовавшись в кожаном кресле.
- Здоровое питание, йога, хорошая наследственность, - отпарировал Толик. - К тому же всем известно, что я слежу за внешностью и не пренебрегаю косметикой.
- Что ты скажешь лет через пятьдесят?
- А я исчезну при загадочных обстоятельствах, - накладывая последний мазок, сказал Толик. - Зато появится новый молодой ученый.
- Тоже историк?
- Зачем? У меня явная склонность к юриспруденции...
Черт сгорбился. Пробормотал:
- Все выглядело таким банальным... А ты не хочешь стать владыкой Земли? Как это нынче называется... президентом Соединенных Штатов?
- Захочу - стану, - пообещал Толик. - Я, как тебе известно...
- ...не спешу... - закончил черт. - Слушай, ну хоть одно желание! Самое маленькое! Обещаю, что выполню без подвохов!
- Э, нет, - пробормотал Толик, изучая свое отражение. - В это дело лучше не втягиваться... Ну что ж, меня ждут гости, пора прощаться.
- Ты меня обманул, - горько сказал черт. - Ты выглядел обыкновенным искателем легкой жизни!
- Я всего лишь не делал упор на слове "легкая", - ответил Толик. - Все, что мне требовалось - это неограниченное время.
В дверях он обернулся, чтобы сказать "изыди". Но это было излишним - черт исчез сам.

Историческая справка

Проект "Ковчег", самый амбициозный космический проект человечества, был начат в 2187 году и завершен в 2260.
Астероид Сильвия, один из крупнейших в Солнечной Системе, был окружен герметичной хрустальной сферой, удаленной от поверхности астероида на расстояние от десяти до пятнадцати километров. Сфера опиралась на две колонны из моноуглеродного волокна, так называемые "Алмазные Столпы".
После этого астероид был подвергнут терраформированию – под хрустальной сферой создали пригодную для дыхания атмосферу, а поверхность астероида покрыли слоем искусственно созданной плодородной почвы. На астероиде появились уменьшенные копии всех земных материков, морей и рек. Были построены города и поселки, названные в честь земных прототипов, был также строго выдержан национальный состав поселенцев. Плавно скользящее по хрустальной сфере искусственное солнце согревало астероид и осуществляло на нем привычную смену дня и ночи. У Сильвии даже имелся естественный спутник семикилометрового диаметра – с поверхности он выглядел лишь чуть меньше земной Луны.
Только искусственное управление гравитацией позволило человечеству осуществить этот грандиозный проект. Однако на астероиде поддерживалась сила тяжести, равная половине земной – за это почти единогласно высказались колонисты.
В 2264 году астероид был снят с орбиты и направлен в сторону звезды Барнарда. Предполагалось, что через две тысячи с небольшим лет потомки первых колонистов достигнут цели и смогут колонизировать планеты звезды Барнарда – или же отправиться в дальнейший путь.
На случай технической деградации населения Сильвии системы движения и жизнеобеспечения астероида были сделаны полностью автономными. Вероятно, это явилось правильным решением, поскольку в 2271 году эпидемия электронной чумы охватила уже покинувший пределы Солнечной Системы астероид. Было ли это террористическим актом или чьей-то небрежностью – неизвестно. Связь с астероидом была прервана навсегда и с тех пор мы ничего не знаем о судьбах отважных первопроходцев космоса.
Уцелела ли цивилизация Сильвии? Или же полностью деградировала, утратив все знания о мире? Если цивилизация действительно рухнула в варварство, то есть ли шансы, что когда-нибудь она возродится вновь, что дикие племена создадут письменность, культуру, расшифруют немногие сохранившиеся бумажные книги? Какой станет эта новая культура? Быть может, в ней появятся свои философы и поэты, писатели и ученые? Как они объяснят природу хрустальной сферы, окружающей их маленький мир?
Мы не знаем. Можно быть уверенным лишь в одном – эта культура будет совершенно непохожа на земную...

Тит Лукреций Кар.
"О природе вещей"
фрагменты 1 книги

Многие тщатся понять, что есть что в мирозданье
Строят догадок пустых неисчислимые сонмы.
Вот для примера: одни говорят, что планета
Наша похожа на блин и лежит на спине кашалота

Что рассекает просторы безбрежного моря
Плавно неся на себе города и деревни.
Глупо! Любой кашалот, даже самый огромный,
Скользок, игрив и земли на себе не потерпит.

Есть и другие мечтатели с взором горящим
Мир, говорят, как яйцо весь закрыт скорлупою,
Сферой хрустальной, хранящей тепло и дыханье
Сферу же держат столпы из огромных алмазов.

Солнце, они говорят, есть огонь рукотворный,
Можно его уподобить пылающей масляной лампе.
Богоподобные предки его поместили на сферу
Чтоб он катился по небу, нам путь освещая.

Что нам ответить на эту историю должно?
Только смеяться в ответ. Мы-то знаем, где правда!
В книгах мудрейших, доставшихся людям от предков
Сказано все об устройстве всего мирозданья.

Наша планета – скопленье космической пыли,
Некогда диском огромным кружащей в пространстве.
Пыль ту сжимала в комки очень мощная сила
Что порождает в предметах друг к другу влеченье.

Как у людей, тяготению силы подвластных,
Пламень любви загорается в душах нередко,
Так и в материи косной, кружащей в пространстве,
Вызвано было с годами тепло и свеченье!

Самый большой из скопленья космической пыли
Так распалился, что стал огнедышащим солнцем.
Наша планета вокруг него мчит по орбите,
Вдаль не спеша улетать и не падая в пламя.

Можно примером простым подтвердить эту мысль
Ну-ка, возьмите бочонок с водой на веревке
И раскрутите вокруг себя очень быстро!
Видите? Кружит вода, тяготенью подвластна!

Так вот устроено наше с тобой мирозданье
Прочее – выдумки все и нелепость!

Ночные мысли

---

Сейчас он был в хрустальном мире, мире грез и иллюзий. Гулял по кладбищам, по которым не хотел гулять. Занимался Сизифовым трудом. А где-то на верхних этажах играла музыка. Безликая, как и его сны. За окном спал город. Безликий, как и его сны. Он любил маленькие города, потому что знал — есть куда уезжать, есть что менять. Свой маленький полигон для испытаний, инкубатор под боком...

Вот музыка затихла. Кто-то выругался. Послышался стук. Но он ничего этого не слышал. Он гулял — гулял по прозрачному стеклу океана, по бесконечным дорогам космоса, гулял, беспокойно ворочаясь на кровати, сбрасывая одеяло, сминая простыню.  А в голове стучала одна единственная мысль: "Вернуться любой ценой".

Воспоминания появились неожиданно. Они накинулись на него, словно стая голодных воронов. Они душили его, не давая вырваться. Воспоминания, маленькие корабли Тесея. Ему было страшно. Воздуха оставалось все меньше.

Полночь. За окном громко заорал кот, кажется, упал мусорный бак. Но он ничего не слышал. Он умирал. Умирал во сне.

Девушка словно бы и стояла тут с самого начала. Рыжая, конопатая, большеглазая. Она смотрела на него, широко улыбаясь. И вороны, словно обожженные ее светом, рассыпались, исторгая громкий крик. Он поежился, но сразу же расслабился, поймав ее взгляд.

— Привет.

Он решил не удивляться. Он привык не удивляться.

— Привет.
— Пойдем?
Казалось, что девушка не открывает рта, а ее голос, мягкий, словно голос матери, несется со всех сторон.

— Пойдем, — согласился он.

Она взяла его за руку, продолжая смотреть в глаза, испепеляя последние буковки спасительной фразы: "вернуться любой ценой". Он не замечал. Он просто забыл, что свет — не всегда жизнь. Свет может поглощать, жечь, убивать.

Девушка вела его прочь от света, в теплую, приятную, почти вещественную тьму. Тьма ласкала, Тьма шептала в ухо, Тьма хотела забрать его. Он не противился. Он был готов идти за незнакомкой куда угодно, хоть на плаху. Потому что забыл, потому что не помнил: "вернуться любой ценой".

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0514/ae/e3b27b.mp3|~[/mymp3]

Когда он подъезжал к городу, день уже умирал.
Съехав на обочину с эстакады, бетонной петлей захлестнувшей дорожную развязку, он остановил машину. Мотор взвыл — жалко, умирающе, прощально, и наступила тишина.
Он открыл дверцу, сел, спустив ноги на серую от пыли и желтую от осени траву. Достал пачку сигарет, сорвал целлофан, закурил. Миг — и гаснущее пламя жадно облизнуло белый кончик сигареты, превращая ее в окурок.
Он выпустил первый клуб дыма, и посмотрел на город.
Падающее за горизонт солнце было невидимо под пологом туч. Он просто чувствовал его — так же легко, как остывающий мотор, как чахнущую траву, как плещущий на дне бака бензин. Кончался еще один день.
Тоскливо и одиноко.
А в ушах — будто бился незримый метроном, все чаще и чаще, разгоняясь, захлебываясь собственным стуком...
Очень хотелось напиться. Он даже представил, как это будет. Маленький номер в дешевой и ветхой гостинице, остатки бренди на дне бутылки, гулкая пустота в голове, скомканное шершавое покрывало, в которое можно уткнуться лицом, даже не разбирая постели...
Солнце, невидимое сквозь тучи, скрылось за горизонт.
— К черту... — прошептал он, выбрасывая недокуренную сигарету. — К черту, к черту...
Он повернул ключ, мотор зашуршал — мягко, радостно, удивленно. Город рванулся навстречу. На улицах вспыхнули фонари, расчертили путь желтыми стрелами. Будто посадочные огни аэропорта, стремительно набегающие под колеса...
Он въехал на проспект, когда вечер окончательно вырвался на свободу. В серой полутьме вставали дома, вспыхивали желтые пятна окон — будто невидимый великан щедро осыпал стены сияющим конфетти.
Вечер начался.
Он не мог не смотреть в проплывающие мимо окна. В окна с теплым светом настольных ламп под цветными абажурами, в окна с рядами цветочных горшков под белыми трубками дневного света, в окна с ослепительным блистанием хрустальных люстр, в окна со стыдливыми желтыми огоньками голых лампочек, в окна с неярким мерцанием ночников. Люди садились за обеденные столы, люди переодевались в домашнее, люди собирались в гости, люди укладывали спать детей, люди включали телевизоры и компьютеры, разворачивали газеты и доставали припасенную на вечер книжку.
Ему стало хорошо.
Он остановил машину у первого же ресторана, маленького и уютного, словно бы прячущегося между жилыми домами. Запарковался. Мотор умиротворенно умолк.
Метрдотель — спокойный, солидный, снисходительно-доброжелательный, отвел его к столику — подальше от оркестра, в мягкий полумрак, к столику на двоих. Официант — молодой, улыбающийся парень, не прислуживающий — а словно играющий в услужение, подал винную карту и меню. Поднес массивную зажигалку, когда он раскупорил новую пачку и закурил, принял заказ и ушел — не торопливо, но быстро.
Вначале он утолил голод. Чашка картофельного “деревенского” супа. Молодая телятина с рассыпчатым рисом, острый пахучий соус, бокал красного вина — в меру терпкого, хранящего солнечное тепло. Потом — официант наполнил бокал прежде чем успел об этом подумать, и вновь исчез в отдалении — откинулся на стуле, посмотрел в зал.
Заиграл оркестр — негромко, ласково. Что-то из Тинсли Эллиса. И это было правильно — сейчас он хотел именно блюз...
Потом он увидел девчонку за соседним столом. В простом светлом платье, скорее симпатичную чем красивую — одинокую девчонку, что утопив лицо в ладонях слушала блюз.
Поднявшись — собственное тело сейчас казалось ему мягче, пластичнее, вечернее чем обычно, он подошел к ее столику. Может быть, это шутило с ним вино. А может быть — вечер. Склонив голову он не произнес ни слова — но девочка поднялась, вложила руку ему в ладонь щедрым движением королевы. Он обнял тонкие хрупкие плечи, они закружились в танце — самом простом, который только танцем и можно назвать.
— Все мужчины сволочи, — сказала девочка, запрокидывая голову. Глаза у нее были синие. Глаза юной королевы, которой не требуется быть красивой, чтобы оставаться прекрасной.
— Не все, — сказал он на всякий случай.
Ее плечи дрогнули под его руками — в снисходительном отрицании. Минуту они кружились молча.
— На самом деле я знала, что он не придет, — сообщила девочка. — Позвонил, когда я уже собралась... очень извинялся. Сказал, что столик заказан, что все хорошо... но он не рассчитал время — и уже не успеет приехать. Скорее всего не успеет. Представляешь?
— Это плохо, — сказал он. Не для того, чтобы опорочить незнакомого соперника, а потому и что и впрямь так думал. — Нельзя не рассчитывать время.
— Он всегда такой... — думая о чем-то своем сказала девочка. — А я решила, что сегодня слишком хороший вечер... чтобы быть одной.
— Сегодня очень хороший вечер, — подтвердил он. Не для того, чтобы понравиться незнакомке. Он и впрямь так считал. — Лучший вечер недели.
— Ты кто? — вдруг спросила она.
— Беглец.
— А от кого ты бежишь?
— От... — он осекся. Как объяснить то, что не поддается объяснению? — От смерти, наверное. От себя.
— Тогда ты и есть смерть.
Он покачал головой и улыбнулся.
Оркестр все играл и играл блюзы. Они танцевали под Джона Кэмпбелла, и под Петера Грина. Говорили — о чем придется, и пили вино...
Вторая бутылка кислила. Он поежился, ощутив как давит воротничок рубашки. Расстегнул верхнюю пуговицу. Оркестр устал и начал фальшивить. Плешивый старичок, сидевший с двумя молодыми девушками, что не мешало ему бросать взгляды и на его собеседницу, заказал оркестру что-то тягучее, полузабытое, давно и заслуженно погребенное. Молодой официант со слащавой улыбкой педераста косился в их сторону совсем уж неодобрительно — ресторан был полон, а они заказывали слишком мало. Чавкали — уже не от аппетита, а по инерции сытые рты, звякали заляпанные жирными пальцами бокалы, люди полусонно таращились друг на друга. И туго, туго бился в висках ускоряющийся метроном...
Он посмотрел на свою тарелку — в месиво из соуса и остатков пищи. Вытер руки, комкая салфетку. Поднял глаза на девочку, сидящую перед ним, и сказал:
— Вечер кончился.
Девочка кивнула. Понимающе.
— Я могу отвезти тебя домой, — предложил он. — У меня машина.
— Хорошо, — легко согласилась она.
Метрдотель — одутловатый, обрюзгший, недовольно принял из его рук купюру, всем видом показывая, что чаевые слишком мелки. Они торопливо вышли из ресторана.
Машина не хотела заводиться. Хрипел, кашлял, постанывал остывший мотор. Было холодно и неуютно. Но девочка сидела спокойно, приоткрыв окно, задумчиво глядя в небо.
— Сколько звезд, — сказала она неожиданно. — Будто мы и не в городе. Ты любишь ездить ночью между городами?
— Да, — признался он, осторожно проворачивая ключ еще раз. Мотор смирился, и заработал ровно и мощно.
— Какая красивая ночь, — сказала девушка. — Удивительная ночь.
Он тоже опустил стекло, вдохнул свежий и чистый, будто после грозы, воздух. Посмотрел в усыпанное звездами небо. Признался:
— Это самая лучшая ночь месяца. Честное слово.
Машина мягко скользнула на проспект. Пустой, лишь редко-редко проносились навстречу те, кто тоже знал — это лучшая ночь месяца.
— Сейчас вперед и направо, — сказала девушка. — У тебя есть сигарета?
Он открыл одной рукой пачку, протянул ей.
— Спасибо, — будто извиняясь, она добавила: — Я, вообще-то, не курю... А где ты живешь?
— Пока не знаю. Я еще не искал гостиницы.
— Ты можешь переночевать у меня.
Он посмотрел на нее — мимолетно, согласно, но она все-таки уточнила:
— В такую ночь нельзя быть одному. Не подумай, что я всегда... так.
— И мысли такой не было.
Они остановились у здания — высокого, темного, лишь в двух окнах горел свет. Лифт бесшумно, интеллигентно свел створки дверей, девушка не глядя надавила на кнопку.
Он чуть наклонился, ловя ее губы. Глядя в ее глаза, чуть сощурившиеся, потемневшие, в их густую, глубокую синь. Они целовались долго, а лифт послушно ждал, не закрывая дверцу.
В прихожей она скинула туфельки, и он взял ее на руки — снова найдя губами ее губы. Девушка лишь успела сказать:
— Вперед и налево...
Под ногами был мягкий ковер, на стенах — маленькие акварели, полуоткрытое окно задернуто тюлью. Он опустил ее на кровать, но она осталась сидеть — позволяя раздеть себя. Ночь коснулась их своим дыханием — жаркая, щедрая, осенняя ночь. Он остановился на миг — пытаясь запомнить именно этот миг, но тонкие пальцы вцепились в плечи, и он вскрикнул, когда лучшая девушка этой ночи стала его — безраздельно.
Ему показалось, что он слышит, как где-то далеко-далеко невидимый метроном застывает, погруженный в липкую патоку; как изгибается, плавясь и падая, неумолимый маятник; как время — беспощадное и бесконечное, взрывается, исчезая навсегда. Лучшая девушка лучшей ночи целовала его губы, и он ловил ее дыхание, сладкое и горячее, вне времени, вне звуков и красок, вне всех миров.
И время умерло — на целую мгновенную вечность.
И умирало вновь и вновь этой лучшей ночью.
Потом она уснула, а он лежал рядом, касаясь ее бедер, поглаживая одной рукой, которая будто зажила собственной жизнью, и иногда подносил к губам почти полную бутылку шампанского, пытаясь вспомнить и пережить все заново. Три часа — пик ночи. Ему не хотелось спать. Иногда он поворачивался, касался губами ее волос, ловил мочку уха, просто прижимался — щека к щеке. Девушка спала.
А потом где-то в комнатах ее квартиры ударили очередной раз часы. И сквозь их затихающий звон он уловил биение метронома.
Ночь умирала.
Неохотно, сопротивляясь, прячась в темных переулках и за тяжелыми шторами. Отползая в прокуренные залы ресторанов и клубов, всасываясь в последние сны, подтягивая к городу плотный щит дождевых туч.
Но в окно пробивался бледный свет, и кровь колотилась в висках все чаще и чаще. Он повернул голову — зная, что делать этого не стоит, и посмотрел на девушку, что лежала рядом с ним. На приоткрытый рот, на спутанные волосы, на узкую полоску белков из под полуопущенных век. На размазавшуюся тушь, на синяки под глазами, на красную полосу, оставленную на щеке скомканной подушкой. Он вдохнул ее запах — запах алкоголя, пота и любви.
И осторожно поднялся.
В тесной, неухоженной ванной он долго смывал с себя прелый прах этой ночи. Вымыл голову шампунем из пластиковой литровой бутылки. Метроном стучал все чаще и чаще, но он все-таки вернулся в комнату, подошел к окну. Он не мог и не хотел уйти так. Откинул шторы, до половины перегнулся через подоконник. Его едва не стошнило вниз, в стылый осенний рассвет. Но он стоял, цепляясь за облупленное дерево рам, то закрывая глаза, то пытаясь смотреть вдаль — чтобы хоть на миг забыть о победно грохочущем метрономе.
А потом первый розовый луч вспыхнул на востоке, и он понял, что родилось утро.
Процокали по мостовой чьи-то каблучки. Задорно, пусть и устало. Торжествующе и радостно. С вызовом.
Он улыбнулся.
Светлели стены домов, вспыхивали окна — будто салютуя утру. Облака таяли, расползались. Проехала поливальная машина — скользя струями воды по тротуарам.
Он отдернул штору, прикрыл окно, и присел на кровати.
Посмотрел на самую красивую женщину этого утра, что куталась в одеяла, ни о чем не думая, и ни о чем не тревожась во сне. Красивую так, как только может быть красива любимая женщина. На милые, спутанные волосы, на устало прикрытые глаза, на пухлые от поцелуев губы. Не удержался, наклонился, целуя ее — нежно, ласково, вдыхая запах ее тела, шампанского, любви.
Он подумал, что хотел бы остаться с ней навсегда. До скончания вечности. Строить дом, растить детей, сажать деревья...
Счастливы те, кто не видит течения времени. Кто никогда не слышит неумолимого метронома. Кто не слышит шороха рассыпающихся кирпичей, едва уложенных в стену. Кто не замечает подслеповатого прищура старика в невинных глазах младенца. Кто не видит дырявой осенней желтизны в едва развернувшемся клейком листочке. Кому не нужно бежать — всегда, всегда, всегда.
— Я не сволочь, — прошептал он на ухо самой красивой женщине прошлой ночи. Тихо, чтобы она не проснулась. — Честное слово. И я не смерть. Я лишь тот, кто слышит ее шаги. Шаги за спиной.
Время уже кончалось. Время спешило, старя лица и осыпая листья. Время не могло остановиться. Время шло за ним — беглецом и проводником, способным видеть рождение заката и смерть рассвета, увядание и расцвет мира. Всегда нужен кто-то, умеющий слышать шаги времени. Кто-то, обреченный бежать.
Он поцеловал женщину еще раз и вышел из спальни. Дверь не предала его, это была юная, утренняя дверь, она закрылась совершенно бесшумно. Он спустился по лестнице пешком, сел в машину, завел мотор. Открыл пачку сигарет, пока машина прогревалась, закурил.
И выехал из города навстречу еще не рожденному дню.

Прежде чем войти в лифт, Анатолий не удержался, и посмотрел в окно еще раз.
Разумеется, корабль Чужих был на прежнем месте — прямо над памятником Петру Первому, на высоте ста четырнадцати с половиной (проверено) метров, непоколебимо удерживаемый в ночном небе антигравитационными (заявлено) двигателями, и цепочка оранжевых огней, обозначающая боевые рубки (предположительно) все так же опоясывала края огромного диска.
Да и куда ему деваться?
А внизу, под чудовищной машиной смерти и разрушения, второй месяц парящей над Москвой, мерцала иллюминация, ехали по улицам машины, гуляли, изредка задирая голову к небу, люди. Человек — очень пластичное создание. Человек может привыкнуть ко всему, причем удивительно быстро.
Анатолий вздохнул, и вошел в лифт.
— Добрый вечер, господин особый посол, — приветствовал его охранник. Немолодой уже человек, наверняка в чине не ниже майора. Какой-нибудь “альфовец”, вероятно.
— Добрый вечер.
Охранник нажал на кнопку, и лифт пополз вверх. Какого дьявола Чужие облюбовали именно это здание?
— Как успехи? — вежливо поинтересовался охранник. Это был ритуальный вопрос, и ответ Анатолия был не менее стандартным:
— Работаем.
В лифте, наверняка, стоял десяток подслушивающих устройств. И в амуниции охранника — еще пяток. И у Анатолия — семь звуко, видео и черт-знает-что записывающих приспособлений, про которые он знал, три — про которые знать был не должен, и неизвестно сколько слишком хорошо замаскированных. Говорить о чем-то было нелепо, да он и не собирался делиться тайнами с охранником… пусть даже тот был проверенным и преданным до мозга костей профессионалом. Но сегодня охранник решился еще на один вопрос:
— В новостях… там было интервью с… — легкий кивок вверх, — так они сказали, что вообще не собирались вести переговоры… что только господин Анатолий Белов убедил их не торопиться с захватом Земли…
Анатолий промолчал. Да и охранник, видимо сообразив, что за эту вырвавшуюся реплику ему еще придется отвечать, замолчал.
Лифт остановился.
— Удачи вам, — пожелал в спину Анатолию охранник. — Удачи!
Похоже, человека и впрямь проняло…
Глубоко вздохнув, посол по особым поручениям при президенте России Анатолий Белов шагнул на территорию инопланетного посольства.
Исходя из общепринятой дипломатической практики — на территорию чужого, а исходя из грубой правды — стоит добавить “и враждебного”, государства.
Еще два месяца назад здесь был какой-то офис. Впрочем, после того, как граги выбрали именно это здание под свое посольство в России, от офиса не осталось и следов. Чужие очистили весь этаж до состояния голой бетонной коробки за неполный час. А еще через час, когда Белов впервые вошел в посольство, оно уже имело этот вид.
Стены — лениво шевелящийся оранжевый материал, похожий на встрепанный войлок. Пол и потолок — то же самое, только красноватого цвета. Немногочисленная мебель — непривычных форм, хотя ее назначение угадывается легко, разбросанные по потолку наросты светильников излучают хотя и неяркий, но абсолютно чистый белый свет.
Конечно, если белый свет можно считать чистым…
— Добрый вечер, господин особый посол, — вежливо сказал граг, сидящий у двери. Его функция была приблизительно определена как охранник-секретарь. На вздернутых почти к подбородку тонких коленях грага лежал лучемет, в воздухе перед ним парил, стремительно меняя окраску, маленький шар… предположительно — голограмма, предположительно — информационный терминал, предположительно — работающий в видимом, инфракрасном, ультрафиолетовом и радио диапазонах.
— Добрый вечер, — Анатолий кивнул, на несколько секунд задерживая взгляд на шаре — чтобы спрятанные в стеклах очков записывающие устройства, новейшая и секретнейшая разработка ученых, собрали побольше информации. — Я не слишком рано?
Он знал, что пришел на три минуты раньше назначенного срока. Именно для того, чтобы попробовать поговорить с охранником… предположительно — менее искушенным в дипломатических играх.
Как ему надоело это слово — “предположительно”! Никакой точной информации, ни о чем! Разве что о высоте, на которой парят над Москвой, Вашингтоном и Пекином летающие тарелки. Да и то… с чем связаны периодические колебания этой высоты: плюс двенадцать сантиметров, минус восемнадцать, и выход на прежний уровень?
— Господин особый посол пришел на три минуты раньше, — сообщил граг. Чешуйчатая челюсть подергивалась, выплевывая слова чужой речи, в пасти трепетал узкий раздвоенный язык. Глаза грага, выпуклые, лишенные век, казалось видели Анатолия насквозь. — Господин посол может занять время беседой со мной. Господин посол может выпить чашечку чая или прочесть газету.
Тонкая рука грага протянула Анатолию “Аргументы и факты”, разумеется, заполненные на девяносто процентов домыслами о природе и намереньях чужих.
— Спасибо, я уже читал этот номер, — вежливо сказал Анатолий. — А вам интересно читать человеческие газеты?
— Любая информация интересна, — казалось, что граг удивился. — Это ведь возможность развития. А вам интересно читать наши газеты?
— К сожалению, я лишен этой возможности, — ответил Анатолий.
— Вы не смогли пока выучить наш язык? — язык грага затрепетал в пасти. Ученые предполагали, что это означает не смех, и не угрозу, а сочувствие.
— У меня пока не хватает на это времени, — Анатолий улыбнулся, надеясь, что граг правильно поймет мимику. — И я не имею ни одной вашей газеты, чтобы ее попытаться ее прочесть.
Считалось, что на Земле уже есть семеро человек, способных понимать язык грагов. Сразу же после контакта, когда граги любезно передали людям полные словари своего языка — граго-английский, граго-русский, граго-китайский, у всех лингвистов мира началась веселая жизнь. Каждое правительство сочло своим долгом упрятать более-менее способных ученых, тихо трудившихся в своих институтах, и выступающих на эстраде чудо-полиглотов, знающих десятки и сотни языков, в комфортабельные и хорошо охраняемые заведения. Там они поныне и находились, пытаясь понять чужую психологию — исходя из чужого языка, а также готовя кадры переводчиков. Странно, но полиглоты в общем-то не подвели. Анатолий знал, что по их, практически единодушному мнению, язык грагов был богатым, емким, но не слишком сложным. Труднее китайского, но легче русского, одним словом. Может быть Анатолий действительно сумеет им овладеть… если человечество выживет.
— Это плохо, — сказал граг. — У меня только старые газеты. Они вас устроят.
Только весь опыт дипломата помог Анатолию сохранить спокойное выражение лица.
— Да, наверное.
— Возьмите.
Рука грага скользнула куда-то под высокое сиденье, до смешного напоминающего крутящееся кресло из бара. И вернулась с тонким диском, напоминающим музыкальный или компьютерный компакт.
— Вот так… — сказал граг, касаясь какого-то значка на диске.
В воздухе появился еще один мерцающий шар.
— Это скорость восприятия.
Касание еще одной… кнопки?.. да, наверное, кнопки. Шар засветился мутным белым светом.
— Вам пора, — внезапно сказал граг, прерывая демонстрацию. Протянул диск Андрею.
Провокация? Дезинформация?
— Вы уверены, что можете дать мне этот предмет, и ваше руководство не будет иметь претензий ко мне и всем людям? — спросил Анатолий, не поднимая руки.
Чешуя на голове грага зашевелилась. Признак раздражения, почти явный — дословный перевод фразы “разгневаться” звучал как “шевелить лобной чешуей”. Хотя, разумеется, перевод мог быть сознательно искажен…
— Да, уверен. Вы обвиняете меня в намеренном желании причинить зло?
Эти чертовы граги очень быстро соображают. И очень любят подчеркивать свою честность… слишком уж любят!
— Нет, разумеется не обвиняю, — сказал Анатолий. — Я просто стремлюсь исключить возможность малейшей неправильности в своей оценки информации.
Вот это грага сразу успокоило. Наверное потому Анатолию и удавалось удержаться на этой работе все два месяца — хотя у американцев послы менялись дважды, а у китайцев — трижды. Умение интуитивно найти правильный подход — главное для дипломата.
— Все правильно. Все разрешено. Это старая технология, мы больше не скрываем ее от вас. Берите, — граг продолжал протягивать диск, и Анатолий понял, что выхода нет. Вздохнул, и взял “газету”.
Диск был твердым, прохладным, шершавым на ощупь. Обычная пластиковая пластинка…
Какая, к черту, технология! Дайте Леонардо да Винчи телевизор, и что? Допустим, он научится его включать. Допустим, разберет, и осмотрит все детали?
Слишком велика пропасть, чтобы этот артефакт чужой цивилизации в чем-то помог земным ученым. А вот содержание диска — дело другое. Газеты! Чужие источники информации! Вряд ли там есть описания технологических секретов… но по крайней мере появился шанс понять их психологию! Конечно, если в этих “газетах” есть хоть слово правды. Если они не содержат одну лишь специально подготовленную “дезу”.
— Спасибо, — сказал Анатолий.
С часто бьющимся сердцем он пошел по коридору. Граг-охранник вернулся к лицезрению своего шара. Может быть, задействовать экстренную связь? Или отказаться от встречи, покинуть посольство?
Нет. Нельзя. Лучше вести себя так, будто ничего особенного не произошло.
И, наверное, не стоит скрывать факт неожиданного презента от инопланетного коллеги.
Перепонка, заменяющая грагам двери, расступилась перед Анатолием, и он вошел в кабинет особого посла планеты Граг.
— Здравствуйте, мой дорогой, — посол встал из-за узкого, в форме полумесяца, стола. — Рад вас видеть в добром здравии, Анатолий!
Встал — это слабо сказано. Выпрямился. Вырос! Вознесся! Когда граг сидит, он ростом с рослого человека. А выпрямляясь — превращается в трехметровую, устрашающего обличья тварь.
Вот только думать так про него не стоит… не тварь, а коллега! Никто не знает, может быть — граги способны читать мысли?
— Здравствуйте, Дкар! — Анатолий улыбнулся, широко и радостно, с неподдельной искренностью, будто встретив лучшего друга, с которым несколько лет не виделся. — Как ваше здоровье? Как ваша печаль по родным?
Ритуал приветствия был исполнен, и обе высокие договаривающиеся стороны уселись на чем-то, напоминающем то ли узкий диван, то ли обитую мягкой тканью скамейку.
— Я принес очередные предложения от нашего президента, — сказал Анатолий. — Очень хорошие предложения!
— Я проявляю слабый энтузиазм, — любезно сообщил граг.
— Вот, смотрите, — Анатолий достал из портфеля карту. Раскинул в воздухе — и как обычно напрягся, ощутив, что под картой образовалась невидимая — да и неосязаемая руками, опора. — Мы хотим предложить вам следующие территории…
Граг вежливо ждал.
— Костромская, Ульяновская, Архангельская области, — Анатолий указал на отмеченные красным районы России. — Это мы уже предлагали. Но!
Он попытался придать голосу бодрость и оптимизм. Сволочи. Твари. Нет, не может он думать о них иначе, и никто не сумеет. Пусть граги отступили от первоначального плана… сгона всех людей в резервации… в резервации в Антарктиде и Гренландии… Все равно. Твари, твари, твари…
— Мы предлагаем вам Псковскую область, и… внимание! Это очень большая уступка с нашей стороны, поймите! Краснодарский край! Вы же любите теплый климат, не так ли?
Чужой посол молчал, глядя на карту. Будто ему не солидный кусок России предлагали… а огрызок яблока.
— Поймите, что для нас самих весьма важны эти территории. Там проживают десятки миллионов людей, там расположены важнейшие заводы, сельскохозяйственные угодья…
Граг щелкнул языком. Покачал головой — явно копируя человеческий жест.
— Нет.
— Мы также не будем возражать против полной аннексии цивилизацией Граг Украины, за исключением полуострова Крым, и Кавказа, — с видом человека, идущего на последнюю жертву, — сказал Анатолий.
— Нет.
Анатолий посмотрел в холодные глаза грага. На самый крайний случай у него были полномочия предложить грагам еще часть из требуемых ими территорий. Даже Москву. И Красноярский край.
У человечества нет сил сопротивляться захватчикам. Есть силы лишь торговаться… и то, по причине “свойственной расе Граг доброты и уважения к чужой жизни”.
— Мы далеко ушли от своего первоначального предложения — отобрать лучших представителей человечества и поселить их в охраняемых резервациях, — сказал Дкар. — Проявляя уважения к младшим братьям по разуму, мы начали переговоры. Нашим последним требованием было предоставление каждой страной половины своей территории для беженцев с планеты Граг. Желательно — той части, где климат наиболее теплый.
Анатолий молчал. Да, именно так. И мы готовы. На самом деле — мы уже давно готовы отдать вам половину своей планеты. Мы просто пытаемся торговаться…
— Поскольку нашим ученым удалось создать дестабилизатор пространства и уничтожить черную дыру, угрожающую нашей звездной системе, — граг говорил, будто вколачивал доски в крышку гроба, — мы получили время для этих переговоров. Но наша раса молода, энергична и отныне — нацелена на экспансию. Нам необходимы пригодные для белковой жизни планеты. Эти планеты — большая редкость в Галактике. По последним данным с Грага, нам необходима территория, не меньшая, чем планета Земля.
Все. Приехали.
Вот чем объясняется “подарок” охранника. Какая разница, что люди поймут из старой газеты, если планета обречена? Выпустят граги свой давно разрекламированный “хомо-вирус”, и через трое суток на Земле не останется ни одного человека. Ну… может быть дрожащие от страха президенты в герметичных бункерах...
Ему вдруг захотелось сделать то, на что дипломат просто не имеет права. Никогда. И ни с кем. Ни с людоедом Бокассо, ни с Чужим, готовым сожрать всю человеческую расу.
Вцепиться в чешуйчатую шею. Умереть, но попытаться убить эту тварь. Самодовольную, наглую, происходящую из какого-то их важного рода — предок Дкара сделал что-то очень важное. Наверное, уничтожил предыдущую беззащитную планету…
— Логика экспансии неумолима, — продолжал граг. — Уничтожение чужого разума претит нам, но мы были вынуждены предъявить Земле свой ультиматум. К счастью, три дня назад завершились успехом испытания первого планетного завода.
К счастью?
— Боюсь, что не понимаю вас, господин особый посол, — прошептал Анатолий. Кажется, он утратил всю выдержку… кажется, прослушав и просмотрев записи эксперты неодобрительно покачают головами…
— Мы хотим просить у человечества планету Венера и планету Марс. Как наиболее подходящие для преображения в необходимую нам среду обитания.
— А Земля? — не веря собственным ушам спросил Анатолий.
— Земля остается вам, — Дкар развел длинными руками. — Вся. В качестве жеста доброй воли и в качестве извинения за памятный и прискорбный инцидент, мы также предоставим стране США участок на планете Венера или планете Марс, равный бывшей территории Калифорнии.
Этого просто не могло быть…
Анатолий смотрел в глаза грага, будто пытаясь найти в них подтверждение сказанному. Но, похоже, граг истолковал его молчание по другому.
— Галактика — жестока, мой дорогой. Вам повезло, что первыми на Землю прилетели именно мы, всегда трепетно относящиеся к огонькам зарождающегося разума. И еще более повезло, что мы успели уничтожить черную дыру, вынуждающую нас к переселению… а теперь и научились преображать планеты. Мы будем добрыми соседями, друг мой. Ведь если на Землю захочет претендовать иная раса, молодая, энергичная, стремящаяся развиваться — мы сможем сказать свое веское слово в вашу защиту.
Анатолий сглотнул.
— У меня нет полномочий немедленно принять ваше предложение, господин особый посол, — сказал он. — Но… я немедленно передам его правительству России, и надеюсь, что наши переговоры приобретут значительный импульс в правильном направлении. От себя лично, а не для протокола, скажу, что… что ваше предложение мне нравится.
Дкар вновь изобразил улыбку.
— Я рад, друг мой. Вы разделите со мной легкую трапезу и чашечку чая?
— С удовольствием, Дкар.
Жестом, исполненным глубокого символизма, Дкар снял с невидимой опоры карту России, аккуратно сложил и протянул Анатолию. Тот поспешно спрятал ее в портфель — дешевенький портфель из ткани, так как было решено, что изделия из кожи животных могут натолкнуть грагов на неприятные мысли в отношении человечества. У него было такое чувство, что он забирает у грага не раскрашенную бумажку, а всю страну. Всю огромную страну, оставшуюся людям.
Черт, а ведь американцам в каком-то смысле повезло! Получат территорию на Марсе или Венере, рядом с чужими! Бизнес, обмен технологиями! Черт! Тут пожалеешь, что ракетами по садящемуся кораблю шарахнули именно из Калифорнии, а не откуда-нибудь с Чукотки!
Слуга-граг — людям так и не удалось пока выяснить социальное устройство чужих, но выполнял он именно функции слуги, принес еду и чай. Сервировал он на этот раз обычный, материальный столик, чему Анатолий был очень рад. Для грага были поданы полоски слегка прожаренного мяса и чай, для Анатолия — восточные сладости и чай. Метаболизм у грагов, видимо, походил на человеческий, но земную пищу Дкар при нем не употреблял. Лишь чай.
— Мы были очень удивлены, наткнувшись на вашу планету, — тем временем сказал Дкар. Бросил в пасть кусочек мяса. Посмотрел на стену — и в ней возникло окно: не застекленное, настежь открытое в теплую летнюю московскую ночь. Интересно, остались ли на этом этаже обычные бетонные стены, или и они преображены техникой грагов?
— Удивлены? — сейчас, когда внезапно схлынуло двухмесячное напряжение, Анатолий был более чем расположен к светской беседе.
— Да, конечно. Этот район космоса не является неисследованным. Здесь проходили трассы Тиуа… это любопытная раса амфибия, которая, к сожалению, семьдесят земных лет назад покинула материальный мир.
— Погибла? — уточнил Анатолий.
— Нет, нет! — протестующе покачал головой граг. — Нет! Очень развитая раса. Могли творить звезды и планеты из вакуума. Достигли пределов развития для биологических существ. Они перешли на иной уровень существования, и мы не можем… пока не можем… понять их новую сущность. Может быть, они создали новую Вселенную, более их устраивающую, кто знает? Освободившийся район стали занимать другие цивилизации, в том числе и мы… мы очень неспешная раса, мы домоседы и склонны к простому созерцанию жизни… но едва не случившаяся катастрофа вынудила нас принять логику звездной экспансии. Мы надеялись занять освободившиеся планеты Тиуа, ведь им они уже не понадобятся, но мы опоздали.
Граг помолчал, глядя в окно.
— Все планеты Тиуа уже были заняты… это такая редкость — теплые планеты с кислородной атмосферой… И тут мы обнаруживаем Землю! Мы долго размышляли, почему на территории Тиуа существует отсталый разум, почему планета не захвачена ими.
— Вы же сказали, друг мой, — осторожно заметил Анатолий, — что эта раса способна была творить звезды и планеты из вакуума? Что им маленькая планета Земля?
— Да, конечно. Но раньше? Когда Тиуа только развивались, когда они были неумелыми и неопытными как мы? Им тоже нужны были планеты! Но они не стали захватывать Землю. Удивительно! Именно поэтому мы решили сохранить человечество… насколько это было возможно без ущерба для Грага. Предлагали вам резервации, а потом и целую половину планеты!
Мысленно Анатолий возблагодарил неведомую сверхцивилизацию, не тронувшую Землю.
— Вы очень мудры и добры, — сказал он.
— Спасибо за хорошие слова, друг мой, — церемонно изрек граг. Хлебнул чая. Помолчал, и доверительно сказал: — Теперь вам не следует бояться. Мы поняли, в чем дело, и теперь вас никто не тронет!
— А если к Земле прилетит раса, более сильная, чем вы? — рискнул уточнить Анатолий.
— Тогда, быть может, беда грозит нам, — сказал граг. — Хотя теперь мы пересмотрели свою политику и станем развиваться быстрее. А вы в любом случае уцелеете. Мы объясним в чем дело, и вас не обидят.
Анатолий отпил чая. Его раздирало на части между долгом, повелевающим немедленно сообщить правительству о полученном от грагов помиловании, и жгучим любопытством. Он спросил:
— И вас послушают?
— Конечно.
Граг прошествовал к окну. Посмотрел на парящую в небе тарелку.
— Если вы не против, — сказал он, — мы подарим вам эти три корабля. Возможно, это значительно подстегнет развитие человеческой расы. Я не испытываю даже вялого энтузиазма от этого предположения, но попытка — не пытка.
У Анатолия вспотели ладони.
— Вы говорите серьезно, господин посол по особым поручениям?
— Да.
— Но, насколько я понимаю, эти корабли являются основой звездного флота планеты Граг!
— Являлись, — граг лениво взмахнул рукой. — Хлам, устаревшая технология. Памятники. Нет, наверное, мы оставим себе один. Как памятник. У людей замечательная традиция оставлять памятники.
Он шумно выдохнул, развел руками. Наверняка, сейчас в него целились десяток снайперов из спецназа, а сверхчувствительные микрофоны и сверхмощные телекамеры, лучшее, из созданного человеческим гением, жадно подглядывали в окно…
— Этот город… — сказал граг. — Сплошной памятник.
— Ему восемьсот с небольшим лет, — вставил Анатолий. — У нас есть куда более древние города.
— Восемьсот земных лет, — повторил граг задумчиво. — Потрясающе. Неслыханно. В ту пору мой прапрадедушка, к сожалению, покинувший мир до моего рождения, изобрел колесо. Я до сих пор считаю, что именно это было главным стимулом к развитию Грага. Восемьсот лет! И вы едва успели за этот срок выйти в космос!
Посол по особым поручениям планеты Граг шагнул к оцепеневшему Анатолию. Опустил ему на плечо цепкую трехпалую руку.
— Друг мой, вас бережно охраняли Тиуа, теперь этот святой долг примем мы. Не бойтесь ничего: вас никто не обидит. У кого же поднимется рука тронуть вас — таких… таких…
Он на долю секунды замолчал, сочувственно подергивая языком, подыскивая подходящее слово, и то, конечно же, нашлось:
— Таких убогих…

В стиле "Линии Грез", но с элементами "Генома" и "Спектра":

Больше всего на свете Волк любил маленьких девочек. Hеважно, в шапочках или без — Волк ценил содержимое, а не форму. Hо все-таки, шапочка придавала девочкам определенный шарм...
Именно такая, одетая в шапочку девочка приближалась к Волку по лесной тропинке. Притаившись за кустом можжевельника Волк ждал. Запах ягод навевал мысли о джине с тоником... хорошей порции правильного джина "Сапфир" с правильным тоником "Швепс", один к трем, смешивать, но не взбалтывать. И еще приходила на память песенка "Джин и тоник".
— Он ревновал ее к дождям, — тихонько напел Волк, не отрывая взгляда от девочки. Девочка была в меру упитанная, румяная — в тон шапочке. Такие волку особенно нравились.
Волк глубоко вдохнул и вышел из кустов.
— Я тебя давно заметила, — с улыбкой сообщила девочка. — У меня положительная мутация — я вижу в инфракрасном диапазоне.
Она опустила руку в корзинку, и Волк с ужасом увидел, как из-под упаковки мороженных круассанов показался легкий плазменный бластер "Перро".
Волк даже успел прыгнуть. Реакции интеллектуально продвинутого животного намного превосходили обычные волчьи.
Hо дуло бластера расцвело красным цветком и что-то невыносимо горячее ударило Волка прямо в беззащитное, открывшееся в прыжке брюхо...

В стиле "Холодных берегов":

Шапочка у девочки была красная, из руссийского алого сукна на манер тюбетейки сшитая. И, видать, остался дорогой ткани треугольный обрезок - его девочка на манер платка на шею повязала. Хорошая девочка, не из бедной семьи - вот только вывела ее судьба навстречу мне, душегубу, одну в темном лесу. Я бы отпустил ее. Да только как может разбойничий атаман по прозвищу Серый Волк перед своими людишками слабость показать? По всему выходит, что сейчас надо мне ее снасильничать, невзирая на малый возраст, а потом платком удушить. Или вначале удушить, а потом снасильничать...

В стиле "Лабиринта отражений":

Встаю. Цветная метель дип-программы стихает. Вокруг желто-серый, скучный и мокрый осенний лес. Передо мной лишь одно яркое пятно - красная шапочка на голове маленькой, лет семи-восьми, девочки. Девочка с испугом смотрит на меня. Спрашивает:
— Ты волк?
— Вот уж вряд ли, — отвечаю, оглядывая себя — не превратился ли я в волка? Hет, не похоже. Обычный голый мужик, прикрывающий срам распареным березовым веником. А что я мог поделать, когда от переполнения стека взорвались виртуальные Сандуны? Только сгруппироваться и ждать, куда меня выбросит...
— Я иду к бабушке, — сообщает девочка. — Hесу ей пирожки.
Похоже, меня занесло на какой-то детский сервер, вроде знаменитого "Спокойной ночи, малыши".
— Ты человек или программа? — спрашиваю я девочку.
— Бабушка заболела, — продолжает девочка.
Все ясно.
Программа, да еще из самых примитивных.
Перестаю обращать на девочку внимание, озираюсь. Где же здесь выход?
— Почему у тебя такой длинный хвост? — вдруг спрашивает девочка.
— Это не хвост, — отвечаю я и краснею.
— Hе переоценивай себя. Я говорю о следящих программах, которые сели на твой канал, - любезно уточняет девочка. Голос ее резко меняется, теперь передо мной - живой человек.

У каждого есть такие места, забыть о которых невозможно, хотя бы потому, что там воздух помнит твоё счастливое дыхание...